|
Циркумлунцы, распоряжавшиеся космическими эскадрами и практически уже создавшие самостоятельную экономику на лунном сырье, объявили себя независимой нацией. Эту акцию "длинноволосых" восторженно приветствовали еще более длинноволосые космические бродяги — в свое время хиппи, битники, изгои, актеры, писатели, пачуко, апачи, цыгане и другие самозваные бунтари, паразиты (или симбиоты — это уж как взглянуть на дело) добропорядочных циркумлунцев, обитающие в собственном улье из дурапластиковых пузырей, подвешенных к Циркумлуне и известных под названием "Мешок". На протяжении жизни пяти поколений между Террой и Циркумлуной не было никакой торговли и практически никаких сношений, поскольку вторая была сосредоточена на проблемах выживания, а первая переживала культурные катаклизмы из-за разрушенной экономики — наследия третьей мировой войны, которая, уничтожив положенные миллиарды жизней, угасла сама собой. Когда столетие спустя так называемый Интердикт был отменен, первые циркумлунцы и мешковцы, рискнувшие измерить бездны тяготения и навестить Землю, поразили ее обитателей, однако для космонавтов представшая перед ними Терра явилась даже еще большим шоком.
Я проковылял под слепящие лучи, и вокруг меня завертелась широкая панорама — по двадцать раз в минуту, по одному полному обороту каждые три секунды: десятки техасских великанов, сотни жилых комплексов из металла и стекла, тысячи торопливых мексиканцев (почти все в толстых металлических ошейниках с коротенькими антеннами), а с ними и синее небо, пухленькие облака и ослепительный диск солнца. Вся вселенная превратилась в одну гигантскую центрифугу, а я, пылинка, крутился почти в самом ее центре под осью в каком-нибудь десятке ярдов у меня над головой. Я шатался и качался на ногах-ходулях, ожидая, что небо лопнет и космос разлетится вдребезги. Тут я осознал ошибку, и кружение прекратилось с такой внезапностью, что я чуть было не растянулся на земле. То, в чем я усмотрел центробежную силу, воздействию которой минуту назад подвергался среди нарисованных техасцев и индейцев, было всего лишь нормальным притяжением Земли. В этот миг я узнал, что можно без конца и тщетно втолковывать человеку, всю жизнь проведшему в невесомости, что человеческие чувства не способны отличить воздействие ускорения, которое ему известно, от тяготения, ему незнакомого. Можете объяснять ему, пока у вас не сядет голос. А он все равно будет внутренне убежден, что тяготение ощущается по-другому, что оно вцепляется невидимыми клейкими пальцами, что оно таит в себе порчу невообразимых кубических миль почвы, скальных пород, магмы, субстанции раскаленного ядра и всех прочих грязных планетарных ужасов. Не успел я с помощью познания через опыт избавиться от одной иллюзии, как тотчас поддался другой: у меня возникло ощущение, что я попал в безвоздушное пространство. Когда человек, всю жизнь проведший на нульгравном спутнике в обширном, но ограниченном доме со многими помещениями, вдруг впервые выходит из замкнутых стен на планету, он инстинктивно перестает дышать. Не от удивления или изумления, хотя присутствуют и они, но просто потому, что для него существует лишь одна аналогия: оказаться в открытом космосе без дыхательного аппарата. Не замечая ни земли под ногами, ни гравов, прижимающих его к ней, он машинально воспринимает небосвод, как вакуум, а здания вокруг — как герметизированные обиталища, куда он должен вернуться за несколько секунд или погибнуть. Я затаил дыхание. Но не побежал и не прыгнул (последуй я этому естественному импульсу, так приложился бы носом к Техасу) по кратчайшей траектории к двери или окну. Быть может, первое познание через опыт ускорило второе, но, еще пошатываясь, я заставил себя с силой выдохнуть и набрать полные легкие густого воздуха, который здесь, под открытым небом, оказался довольно зловонным. Открыв, что я нахожусь отнюдь не в вакууме, я разгадал и тайну моего баса. |
