Двигаясь втрое быстрее, вокруг сновали бесчисленные мексиканцы, все согбенные до одного стандартного роста. Примерно шестьдесят процентов были в металлических ошейниках с антеннами, и эти с бешеным усердием занимались всяческими строительными работами. Здесь здания разбирались, там собирались, устанавливались гигантские опоры, рылись гигантские ямы. Мне даже показалось сперва, что ошейниковые рабочие способны ходить вверх и вниз по стенам — зрелище привычное для обитателя космоса. Однако затем я разглядел, что тех, кто сновал по вертикальным плоскостям, поддерживают тонкие канаты, по которым они быстро взбирались и спускались.

Может показаться удивительным, как это я умудрился так много видеть, управляя незнакомым экипажем в непривычном поле тяготения. Но для того, кто всю жизнь двигался в трех измерениях, движение в двух измерениях — детская игра. Вскоре я уже управлял транспортером с такой небрежной уверенностью, что смог освободить руку, чтобы привести в порядок забарахливший коленный моторчик, на что мне понадобились лишь считанные секунды. В сильном же обалдении я был, когда возился с ним в центрифуге!

Вскоре я заметил, что привлекаю общий интерес. Лица ко мне техасцы не поворачивали, зато скашивали на меня глаза и замедляли шаг. Безошейниковые мексиканцы откровенно пялились на меня, но, наоборот, ускоряли шаг и старались обойти нашу процессию подальше. Ошейниковые же двигались мимо без единого взгляда в мою сторону — эдакие миниатюрные тракторы, к счастью не подминающие под себя людей.

Быстрота всех согбенных меня поражала. Отец подробно описал мне мексиканцев. Мое воспитание и образование строилось на строго внушенных принципах расового и национального поведения, поскольку в театре они чрезвычайно важны. Отец заверял меня, что все мексиканцы низкорослы, носят серапе и широкополые шляпы, ходят босыми и проводят свои дни, привалившись к глинобитным стенам, покуривая коноплю и предаваясь сну с короткими перерывами для стрельбы из револьверов.

Но эти мексиканцы были совсем другими, если не считать низкого роста и босоногости.

И вообще типы среди них были самые разные. Вдруг ко мне подковыляли крохотные мексиканские карапузы, очаровательные, как черные котята, и осыпали меня цветами, видимо, приняв за покойника, направляющегося на погост. Во всяком случае, когда я приподнял и повернул голову, чтобы получше их разглядеть, они бросились врассыпную.

Ла Кукарача придержала своего ослика и теперь трусила возле меня. Заметив мой интерес к ошейниковым мексиканцам, она презрительно объяснила:

— Киборги. Estupidos — дурачки. Ошейники передают им распоряжения и счастье. Прямо в жилы и нервы. Десятники управляют ими дистанционно. Если управляют! — Последнюю фразу она добавила потому, что две вереницы киборгов столкнулись и суматошно забегали, стараясь разобраться, кому куда идти. Ну, точь-в-точь муравьи, которых я однажды наблюдал в ящике между травинками.

— И они так всегда? — спросил я с ужасом.

— Нет, нет, — успокоила она меня. — Только в рабочее время. Остальные десять часов они существуют как люди в ту меру глинобитного духа, которую еще сохраняют. Главным образом едят, совокупляются и спят. Мои соотечественники!

Тут я вспомнил о своих недоумениях и спросил:

— Сеньорита К., почему ваши соотечественники смотрят на меня со страхом, который в чем-то и сильнее просто страха и слабее его? Объясните мне это, пожалуйста, mi amada bonita.