— Вспомнишь прошлое время, и оно тебе представится живее, чем нынешнее. Вот она я — теперешняя, а мне все кажется, будто я — тогдашняя. Молодая. И все не верится, что я уже не тогдашняя.

Она вздохнула и посмотрела на Джеймса, а Джеймс посмотрел на нее, но не нашел подходящих слов и поэтому просто кивнул. Неужели миссис Верити была одной из тех девочек на фотографиях — тех, в блузах и черных ботинках? И тут ему пришла еще одна мысль.

— Миссис Верити?

— Что, дружок?

— Когда вы учились в школе, вы, может быть, помните, что был такой мистер Арнольд Лакетт?

— Мистер Лакетт? Конечно. Старый джентльмен. Каждый год приезжал сюда из Лондона. Очень любил наш Лэдшем. Кажется, он проводил здесь летние каникулы, когда сам был мальчиком. Еще помню, что он носил золотые часы на цепочке.

— Да, — сказал Джеймс. — Точно.

— А почему ты о нем спросил, дружочек?

— Просто я сегодня увидел его портрет.

— Ага. Он каждому из нас давал по серебряной монетке в три пенса. И учительница говорила, чтобы мы кричали: «Ура мистеру Лакетту». Ему уже было, наверное, за семьдесят.

— Наверное, — сказал Джеймс.

Миссис Верити вздохнула.

— И мне пошел семьдесят третий. Да, давно это было. А вон твоя мама вышла к калитке. Тебе, верно, пора домой.

— До свидания, — сказал Джеймс.

Миссис Верити пошла к себе. Скворцы расхаживали по ее крыше, насвистывая и щебеча.

Вечер прошел без особых происшествий. Но Джеймсу все же было не по себе. В доме стояло то затишье, какое бывает в лесу перед грозой, когда недвижны деревья и не слышно птиц. В комнатах Коттеджа Ист-Энд было душно. Шаги его обитателей гулко отдавались на лестнице и на каменных полах. Тим забрался в гостиной под кушетку и не вылезал. Эллен сказала:

— Ну и дом! То сквозняки, то духота.

И закрылась в своей комнате.

Джеймс тоже рано ушел к себе. Он не задернул занавеску и открыл окно, чтобы разогнать удушливую атмосферу комнаты. Церковная башня вырезала из неба темный прямоугольник. Яркая, жесткая луна то выглядывала, то пряталась за обрывками туч. Дом миссис Верити был сплошной черной массой, и только в спальне вокруг занавески виднелся ободок света.

В Дневнике Джеймс записал: «В школе на обед — пудинг с патокой, дома — пирог с творогом. Добавки не просил, не хотелось». Он уставился на скошенный потолок. Перевернул страницу, чтобы написать что-нибудь о Планах на Будущее. Не потому, что имел какие-то определенные планы; просто ему хотелось, чтобы все шло, если возможно, обычным порядком. Он не очень удивился, обнаружив, что на этой странице его опередил Томас Кемпе. Он написал мелко и неразборчиво, непохоже на свою недавнюю дерзкую, размашистую манеру:

«Усталъ я отъ сего города. Здѣсь дѣлаются странные дѣла, и мнѣ ихъ не понять».

Джеймс долго смотрел на это послание. Оно словно взывало к нему, но он не знал, что следует делать. И чувствовал, что страшно устал. Настолько устал, что не мог даже поразмыслить над этим, как хотел бы. Дневник выпал у него из рук, и он заснул, даже не погасив лампу.

И сразу проснулся. Внизу лаял Тим. А в открытое окно проникал какой-то запах. Была, вероятно, глубокая ночь. Тим истерически лаял. А запах… Джеймс сел на постели. На зеркале было крупно написано, кажется мылом:

«Я спалилъ вѣдьминъ домъ».

12

Джеймс соскочил с постели и бросился к окну. Ночь была ясная и холодная, луна поднялась высоко и светила ярко, а внизу спали, задернув занавески, темные дома Лэдшема. И все сильнее был запах гари, и слышался громкий хруст, словно гигантские пальцы мяли и комкали газету.