«Что я должен сделать?» — без слов спросил Джеймс, и крышка парты застучала. Он поднял ее. Послание, писанное на листке промокашки, лежало поверх тетрадей.

«Помоги мнѣ уйти. Найди мѣесто моего упокоенiя и положи тамъ мою трубку и очки».

— Ладно, — сказал Джеймс. — Сделаю. Но ты должен указать мне, где оно.

Он подождал. Но теперь он ничего не ощущал вокруг себя.

— Так где же?

Никакого ответа.

— Ты, наверное, хочешь сказать: твою могилу? — спросил он, старательно выговаривая слова.

Но Томаса Кемпе уже не было рядом. Были только парты и стулья и изображения греческих храмов на стенах, а в зале ходили и разговаривали люди. Джеймс положил промокашку в карман и вернулся к выставке в глубокой задумчивости.

Из школы он пошел прямо домой. Коттедж миссис Верити выглядел сиротливо. Вместо крыши торчали одни балки; входная дверь была на замке. Миссис Верити переехала к своей сестре на то время, что будут перекрывать крышу. Скворцы перебрались на ближайшие телефонные провода. Джеймс быстро прошел мимо, к своему дому. Он поднялся наверх, взял с полки трубку и очки, которые думал выставить в своем музее «Триста Лет Домашней Жизни в Оксфордширском Коттедже», и положил их в карман куртки. Когда он проходил мимо дверей кухни, миссис Харрисон окликнула его:

— Хочешь чаю?

— Потом. Я не голоден.

— А ты здоров?

— Совершенно здоров, — сказал Джеймс.

Он пошел по Фунтовой улице, потом по улице Аббатства и по церковной площади, мимо старого здания тюрьмы. За крышей «Красного Льва» садилось солнце, вокруг церковной башни кружили грачи, перекликаясь и иногда вдруг взлетая всей стаей в золотое небо, чтобы через несколько минут вернуться. На ночлег они садились на кладбищенские каштаны. Джеймс обошел церковь, ступая по ковру из блестящих листьев, которые шуршали как бумажные, и остановился. Он забыл, как много там было могильных плит. Они тянулись до самого конца кладбища, за которым уже начинались поля; новые плиты и старые, неровные; разбитые и прочные мраморные; скромные и богатые, обнесенные черными оградами. Одни были совсем заброшены, наполовину ушли в землю или исчезали под плющом, возле других высоко громоздились цветы в банках из-под варенья или даже росли розовые кусты и низенькие живые изгороди.

На могилу Томаса Кемпе некому ставить цветы. Надо искать только среди старых могил, думал Джеймс. Самых старых.

Он медленно пошел вдоль могил. Перелез одну из черных оград и оглядел затейливую и аляповатую резьбу на могиле Сэмюэля Брасса, который покинул Земные Пределы в 1749 году; содрал плющ с плачущих ангелочков на могиле Элизабет Харли, Дорогой Жены Джона Харли, Фермера и Здешнего Прихожанина. Всматривался, пока не заболели глаза, в имена и даты, стертые десятками и сотнями лет ветров, дождей и солнца. А кое-где вообще ничего уже нельзя было прочесть — на старых, источенных плитах, где надписи совсем исчезли, позабыв, казалось, о самом своем назначении; ушли в траву и в истлевшие листья в дальних, заброшенных уголках кладбища. Любая из них могла быть могилой Томаса Кемпе.

Джеймс прошел кладбище из конца в конец. Он с тоской поглядел на речку Ивенлод, которая извивалась между ивами в плоских луговых берегах. Потом он оглянулся на церковь; прочная, квадратная, она стояла на краю городка и, наверное, выглядела совершенно так же, когда на нее смотрел Томас Кемпе, который не любил священников, а пришел его час, и ему понадобилось место на кладбище. Но где? Джеймс вдруг почувствовал, что очень устал. Он сел на кучу мусора.