Уму непостижимо, как можно на трезвую голову пробросить крепкого орешка и выбрать себе того замухрышку? Это что, типа коллективное покаяние за Вьетнам? Типа коллективная гордыня на весь мир — мы такие демократы, что все можем? Тогда уж им надо было выбрать индейца, а еще лучше — бизона! Раз мы его вчера истребляли, то сегодня торжественно вводим в Сенат, ура-а-а-а…
Надо было слушаться переводчика, с досадой подумал я. Парень мне дело говорил, а я, умник, уперся, как баран. Нашел, понимаешь, наилучшую тему для разговора. Взял и вот так на пустом месте нажил себе — и стране заодно — самый натуральный геморрой.
В верхнем ящике моего стола внезапно отыскалась шоколадка, но есть ее я не смог. Весь аппетит как отрубило.
— Эй, Вовка! — Я щелкнул ненужной шоколадкой по селектору.
Референт просунулся в дверь — сперва головой, затем папкой.
— Запиши, — велел я. — Пусть это… пусть, короче, наш посол в Вашингтоне до конца дня встретится с их госсекретарем и заверит в лучших чувствах… Мол, никто никого не хотел обидеть, мир, дружба и все такое. Мы, мол, сами любим вьетнамцев, корейцев, жучков, паучков, вообще всякие меньшинства, и у нас даже Элтон Джон… нет, это, пожалуй, уже лишнее… Главное, пускай объяснит, что наш переводчик на «горячей линии» сам немного перегрелся и все на свете перепутал… Ну, беги!
Карандаша под рукой не было, и я двумя пальцами переломил шоколадку. Еще раз. И еще. И, наконец, в мелкое-мелкое крошево.
Ну и денек, с отвращением подумал я. Для полного комплекта мне сегодня только третьей мировой войны не хватает!
«И где они, по-твоему?» — спрашивает невидимый ангел Мисаил. Спрашивает вежливо, но с явной подковыркой.
«Придут, — нервно отвечает Рафаил. — Не волнуйся, они сейчас будут здесь. Наверное, уже направляются в Овальный зал».
«Рафа, признай очевидное: никто никуда не направляется, — говорит Мисаил. — Прошло уже двадцать минут. Если бы встреча началась, Ион бы услышал румынский гимн… Ионе, брат наш, ты сегодня слышал хоть что-то, похожее на румынский гимн?»
Я беру с пола обычный граненый стакан и прикладываю его ободком к стене, а донышком — к уху.
За стеной, в Круглом зале, кто-то определенно есть и даже разговаривает, но это вряд ли президенты России и Румынии. Интонация совсем не та, что должна быть. Много высоких частот, а значит, это женщины. Секретарши? Официантки? Уборщицы?
Я вдавливаю ухо в донышко стакана, пытаясь уловить хотя бы одно слово. Вот это как будто похоже на «вечером». Но с таким же успехом это может быть «вчетвером» или «печенье».
«Мы опять в пролете, — говорит Мисаил. — Ну что, Рафа, теперь я главный, признаешь? А ты трижды бес, трижды кретин и трижды земляной червяк… Давай-давай, я жду. Теперь ты должен повторить сам. Все по-честному, уговор есть уговор».
Кажется, это слово все-таки «вечером». Я расплющиваю ухо в блин о донышко стакана, а ясности не прибавляется. Возможно, встречу снова перенесли на вечер. Или эти женские голоса в Круглом зала толкуют о чем-то абсолютно постороннем.
«Я бес, я бес, я бес, — бубнит Рафаил. — Я кретин, я кретин, я… Мис, может, хватит изгаляться? Мы же не в бирюльки играем».
«Говори-говори, — ангел Мисаил непреклонен. Он не уступает ни пяди. — Тебе остался еще один кретин и три червяка».
— Дорогие ангелы, — прерываю я их плодотворную дискуссию. — Дальше сидеть здесь бесполезно. В лучшем случае, встреча опять отложена, а в худшем — отменена. |