Меня всегда немножко удивляло, что записка не подписана «Гом». В это время года, когда давали наградные и одаривали сигарами, суммы и количество были тоже непредсказуемы — его иногда называли полным титулом: Великий Старик.
В Гоме и в самом деле было какое-то величие благодаря пышной седой гриве и голове музыканта. В то время как другие собирали картины, чтобы уклониться от налога на наследство, он собирал развлечения. Иногда он на месяц исчезал на своей яхте, нагрузив ее писателями, актрисами и разными примечательностями: гипнотизером, человеком, который вывел новую розу или что-то открыл в области эндокринологии. Мы-то, сидевшие на первом этаже, не замечали его отсутствия и даже не знали бы о нем, если бы не прочли в газете, — дешевые воскресные газеты следили за передвижениями его яхты от порта к порту; для них яхты всегда были связаны с каким-нибудь скандалом, но на судне Дрютера никаких скандалов быть не могло. Он не выносил неприятностей за стенами конторы.
Моя должность позволила мне знать несколько больше других: в статью «Представительские расходы» входила стоимость дизельного топлива и вин. Однажды это даже вызвало нарекание со стороны сэра Уолтера Бликсона. Мне об этом рассказал мой начальник. Бликсон был вторым владельцем дома № 45. Он имел почти такое же количество акций, как Дрютер. Но отнюдь не поровну разделял с ним власть. Это был маленький, прыщавый, ничем не примечательный господин, которого пожирала зависть. Он мог бы и сам заиметь яхту, да с ним бы никто не поплыл. Когда он запротестовал против расходов на дизельное топливо, Дрютер великодушно ему уступил, но сразу же исключил из баланса расходы на бензин для личных машин. Сам он жил в Лондоне и пользовался автомобилем фирмы, а у Бликсона дом был в Хэмпшире. Тогда было достигнуто то, что Дрютер вежливо назвал компромиссом: все вернулось на свои места. Когда Бликсону каким-то образом удалось заполучить дворянское звание, он ненадолго приобрел преимущество над Дрютером, однако вскоре до него дошел слух, что Дрютер сам отказался от такой чести, предложенной ему в том же наградном списке. Точно известно одно: на званом обеде, где присутствовали как Бликсон, так и мой хозяин, Дрютер громогласно возражал против присуждения дворянского звания одному из артистов: «Невозможно. Он не захочет этого принять. Теперь прилично получать только орден за заслуги (или хотя бы звание почетного кавалера этого ордена)». Дело усугублялось тем, что Бликсон даже не слышал, что звание почетного кавалера вообще существует.
Но Бликсон ждал своего часа. Еще один пакет акций — и он получит право распоряжаться делами фирмы. Мы были уверены, что каждую ночь перед сном он молится (Бликсон был церковным старостой у себя в Хэмпшире), чтобы эти акции поступили в продажу в тот день, когда Дрютер плавает в море на своей яхте.
4
С душевным трепетом я постучал в дверь комнаты номер десять и вошел туда. Однако, несмотря на мрачные предчувствия, я все же постарался запомнить подробности, — ведь меня непременно будут расспрашивать о них на нижнем этаже.
Комната совсем не была похожа на конторский кабинет. В книжном шкафу стояли собрания сочинений английских классиков, и хитрость Дрютера сказывалась в том, что тут был Троллоп, а не Диккенс, Стивенсон, а не Вальтер Скотт, — это создавало впечатление, будто у владельца есть свой вкус. На дальней стене висел и непервосортный Ренуар, и небольшой, но прелестный Будэн, а в глаза бросалось, что стоит тут диван и нет никакого письменного стола. Правда, несколько папок лежали на виду, но они лежали на столе в стиле эпохи Регентства; а Бликсон, мой шеф и какой-то незнакомец чинно восседали на краешках кресел. Дрютера почти не было видно — он полулежал, вытянувшись в самом большом и глубоком кресле, держа над головой какие-то бумаги, и хмуро, сердито на них поглядывал сквозь самые выпуклые очки, какие я когда-либо видел. |