Хамзу окружили заботой. Ибрагим не разлучался с ним ни днем, ни ночью. Двое из их камеры готовили им пищу — Ибрагиму и Хамзе, стелили постели, подавали чай и кофе, прислуживали за едой и мыли за ними посуду.

Хамза принимал это как должное: еще бы, он друг самого Ибрагима!

Хамза надевал на голову фиолетовый тюрбан, конец с кисточкой лихо забрасывал за ухо и красовался в таком виде рядом с Ибрагимом, изображая Айваза при Кёроглу.

Время от времени приходили отец с Решидом. Они ничего не приносили. Они знали, что директорская жена поит парня птичьим молоком. Да и Хамза всякий раз напоминал, что у него всего вдоволь.

— Вы о себе побеспокойтесь, — уговаривал он. — Господам на воле так не живется, как мне здесь. Для нас с Ибрагимом здесь ни указов, ни законов не существует, и пусть только кто осмелится косо взглянуть в мою сторону! Верно, Ибрагим-ага?

Ибрагим по своему обыкновению ухмылялся в усы:

— Кто же это осмелится?

Цирюльник Решид довольно кивал.

— Молодец! Таким и должен быть молодой человек!.. Ты не за какой-нибудь пустяк сидишь, Хамза, за убийство! Эх, только бы сестренку твою пристроить…

— Ну а что, двигается дело? — интересовался Хамза.

— На свете есть аллах, за ним я… — неопределенно отвечал Решид.

— Что говорит-то?

— Кто?

— Да Гюллю.

— Ничего не говорит, молчит. Замкнулась, будто на замок. Кто предупреждал, пока не уберем черномазого, делу не бывать? Или я не предупреждал?

— Так, так… Значит, уже не говорит свое «не хочу»?

— Ничего не говорит, молчит… Сидит, думает. Пусть думает, мы потерпим. Дорогу одолевают ногами, лес — топором. А мы Гюллю — терпением… Да и зять твой будущий, Рамазан-эфенди, правду сказать…

Хамза спесиво спросил:

— Надеюсь, ты рассказал ему, как я прихлопнул этого черномазого смазчика?

— А как же.

— Разошелся, мол, Хамза, выхватил револьвер… Так?

— А ты меня не знаешь? Уж я расписал.

— Намекнул бы, чтобы пришел навестить.

— Конечно, придет.

Залоглу принес несколько пачек дорогих сигарет, взятых из запасов дяди, икру, чай, кофе, сахар, килограмм мяса.

— Браво, — приветствовал он Хамзу. — Дай тебе аллах всего, чего хочется.

Хамза напыжился.

— Пока я жив, я не позволю всяким подонкам марать нашу честь, — с деланным безразличием заявил Хамза. — Я позабочусь о твоих интересах.

— Благодарю. Как здоровье?

— Здоровье? Ха, какой может быть разговор о здоровье? Нам здесь дышится не хуже, чем везде.

Залоглу уперся в Хамзу восхищенными глазами.

— А тому, кто посмеет поглядеть на нас косо, мы напомним, кто мы такие! Не так ли, Ибрагим-ага?

— Верно!

— Чего недостает, так этого! — Хамза щелкнул себя около кадыка. — Будь здесь чем горло промочить — сколько хочешь просидеть можно…

— А женщины? С женщинами здесь как? — прошептал Залоглу.

Хамза вздохнул.

— Ах, зятюшка… И не говори, с непривычки — хоть подыхай… Молодость дает себя знать. Ну ничего, дай только выбраться отсюда, мы себя покажем, а?

Однажды Решид, радостно блестя булавочными глазками, принес новость: Гюллю согласна!

Хамза впервые за много дней позабыл о тщательно разыгрываемой им гримасе, долженствовавшей изображать лицо бывалого каторжника, и чуть не запрыгал от радости.