Изменить размер шрифта - +
..
     "Ну, это  уж  слишком!" --  морщился майор.  Стащив  шинель  с постели,
набросил  ее  на  себя  --  сейчас Мусенок начнет  говорить о голодном тыле,
работающем дни и ночи, о матерях и женах, отдающих последние крошки  фронту.
Зарубина долил  сон, а Понайотову не спалось. Хмурясь, он свернул цигарку из
легкого  табака,  приткнулся  к коптилке  и,  пригнув затяжкой  огонек,  уже
внимательней  присмотрелся  к  новенькому солдату, безропотно выслушивающему
воспитательную проповедь. Тощенький, косолапый солдат в мешковато осевшем на
нем  ветхом  обмундировании,  стоял,  переместив тяжесть  на здоровую  ногу,
крепко  сжав  в руке  целый  и  надгрызенный сухари.  И  Понайотов, и  майор
догадывались: солдат  этот думает только об  одном:  отымут в конце беседы у
него  сухари  или  не  отымут.  Понайотов,  почесываясь,  ухмылялся,  слушая
Мусенка, нервно бегающего  по  блиндажу:  два шага  вперед, два шага  назад.
Махонький человечек тем не менее катил огромные булыжины слов насчет законов
советского  общежития,   про  долг   каждого   советского   гражданина,  про
исторический этап.
     Между  тем  солдатик, к полному удовольствию  Понайотова, изловчился  и
разика два уже куснул от волглого сухаря, и когда, бегая, Мусенок оказывался
к нему спиной, торопливо, безо всякого звука жевал.
     "Во, умелец!  Во,  ловкач!"  --  восхитился  начальник штаба, дернув за
рукав  шинели Зарубина.  Крепенький,  бойкий  парень  был,  когда  прибыл  в
резервный полк, а из него доходягу сделали. Майор поражался, и не раз, тому,
как  парней,  взятых в  армию из  деревень, от  рабочих станков, с фабрик  и
заводов, подвижных, здоровых, сообразительных, в запасных полках  за два-три
месяца доводили  до полной некондиционности, ветром  их шатало,  тупели  они
так,  что  и ту  боевую  подготовку,  которую  получали  в  школьных военных
кружках, совершенно  забывали.  Не  одна неделя  потребуется,  чтобы вернуть
бойцу его собственный  облик, чтоб он воевал и сам соображал, как надо лучше
делать работу, чтоб не  ждал указаний по каждому пустяку, не заглядывал бы в
рот командиру и не мел хвостом перед ним -- не щенок все-таки -- воин.
     -- Что это  такое? -- перекрывая голос Мусенка, заорал вдруг майор так,
что вычислитель Корнилаев, спавший вместе с командирами, подскочил с постели
и зарапортовал:  "Репера пристреляны! Репера пристреляны!" -- Что это такое,
спрашиваю?
     Мусенок  споткнулся на  полуслове, постоял среди блиндажа и  упятился в
темноту. Зарубин взял со столика котелок, поболтал:
     -- С супом сухари доешь. Затопи  печку  и  ложись. -- Пока укладывался,
шурша  соломой  в  углу,  возвышал  голос, чтобы слышал  Мусенок. --  Будете
наказаны! Строго!
     Понайотов уже  уснул, но  ухмылка шевельнула его губы: "Не  за то  отец
сына бил, что он воровал, а за то, что попадался..."
     Услышав, как  удалился  негодующий Мусенок, майор, стукая себя  по  рту
кулаком, произнес:
     -- Сон нарушил, идиот, как там тебя? -- спросил из-под шинели.
Быстрый переход