Здесь все, что мы даем сегодня селу. И все о том, как мы это делаем. С какой кустарностью и примитивностью подхода… Бери и пиши — проблема на блюдечке. Вглядись в лицо его конторы, вспомни о тех высоких словах, которыми мы ее напутствуем, о той ответственной миссии, которую мы на нее возлагаем, и ты увидишь: король-то голый… Вот об этом и надо писать. Здесь-то как раз — самый жизненный интерес. Здесь сама жизнь, что называется, в собственном соку…
Интерес к жизни у Сватова всегда был. Но был еще и вкус к ней. Он не столько интересовался жизнью, сколько в ней участвовал.
Поэтому сейчас на предложение немедленно бросить все и ехать к Кукевичу я ответил согласием. Интересно посмотреть не только на «голого короля», но и на то, что с ним Сватов собирается делать.
Он угадал мои мысли:
— Мы его слегка приоденем. Немножко вытащим и чуть-чуть приподнимем… А ты об этом напишешь. Идея у меня, как ты, наверное, уже догадался, есть.
Уж в этом-то я не сомневался.
— В таком случае едем, чтобы все не рассказывать дважды. Я ему о тебе звонил. Нас ждут.
Здесь мне необходимо приостановиться, чтобы подробно познакомить всех с Петром Васильевичем и историей его отношений с Петей. Иначе многое из дальнейшего просто невозможно понять.
Всю свою трудовую жизнь Петр Васильевич Кукевич занимался строительным снабжением. Служил исправно, конфликтов избегал, отчего довольно быстро дослужился до должности начальника главснаба; работу свою любил, но мучался ею несказанно из-за полного несовпадения характеров с руководителем строительного ведомства, для обеспечения которого всякой всячиной и существовал главснаб.
Был Кукевич человеком тихим, исполнительным, честным и по-честному инициативным. Звезд с неба не хватал, но дело свое знал, добиваясь в нем строгого порядка. Стол у начальника главснаба был застелен громадным, разграфленным цветными фломастерами листом ватмана, на котором он с особым удовлетворением старательно проставлял остро отточенным карандашом крестики против каждой из сотен закрытых позиций.
Снабженцем он был «от бога». В снабжении вырос, правила и тонкости коробейного дела впитал как бы с молоком матери, оттого жил в нем органично и даже любые неизбежные отступления от юридических норм и законности совершал просто и не вызывающе, грешил буднично и естественно, не терзаясь сомнениями, не испытывая страха. Вся жизнь его определялась заявками организаций и их нуждами, которые он вдумчиво изучал и знал досконально. Движим он был только интересами дела. Для себя лично никогда ничего не урывал, поэтому угрызения совести его не тревожили.
Руководитель ведомства буквально подавлял Кукевича своей необузданной неуправляемостью, граничащей с самодурством. Во все дыры он влазил, всем руководил и распоряжался, всеми командовал, за дело настолько болел душой, что производил на Кукевича впечатление душевнобольного. В ощущении своей незаменимости доходил до истеричности. Больше всего любил, чтобы все обращались прямо к нему. Поэтому никогда, никому и ни в чем не отказывал. Энергичностью он обладал исключительной: за день ухитрялся принимать до полусотни просителей. На столе Кукевича постоянно трещал прямой телефон, по которому поступали крутые и безоговорочные команды немедленно и срочно что-то отпустить. С каждым посетителем шеф распалялся все больше; к концу дня он уже окончательно входил в распределительный раж. Несчастный Кукевич сокрушался, потом сопротивлялся, потом восставал. До полусотни раз на день Петру Васильевичу приходилось подниматься в начальственный кабинет за указаниями; сначала он туда входил, потом вбегал, потом врывался, трясясь от возмущения и негодования. Выходил же обычно смиренно притихшим, осторожно прикрывая за собой дверь. И отпускал, отгружал, направлял. Вытирал ластиком свои бесценные крестики, сокрушенно вздыхая и расстраиваясь. |