Константин Павлович отказываться не стал, стакан, наполовину налитый белой, дополнил пивом до краев, принял «ерша» не крякнув, закуску вниманием пропустил, поставил пустой стакан на газету осторожно, потом посмотрел с прищуром на серые, набухшие от недавних дождей бревна сруба, погладил их шершавой ладонью и задумчиво произнес:

— Добра хата будет, Генка. Подрубу заменишь, окна, двери… Добра хата будет, что тебе дача…

Тут возникла и Анна Васильевна, придерживая отвернутый подол длинной линялой сатиновой юбки, в котором уместилось десятка полтора яиц, шмат сала и тарелка с дымящейся картофлей, как она выразилась, выкладывая продукты на покрытый газетой стол. Увалистая, невысокая женщина лет шестидесяти, но крепкая еще, подвижная, с активностью, бьющей через край, она была достойным дополнением своему медлительному, сдержанно-ироничному мужу.

Тут же между ними началась незлобивая и, по всему, привычная перепалка, в которой, нисколько не стесняясь новых людей, наскакивала, наседала Анна Васильевна, а Константин Павлович только снисходительно покрякивал да комментировал ее выпады, ловко выворачивая на свой лад сказанное женой.

Перекусив, мы снова принялись за работу. Пообдирали старые, в размывах сырости обои, обмели стены веником, повыскребли из углов мусор. Насобирав во дворе всякого хлама, затопили печь. Дым повалил изо всех щелей, насчет чего Анна Васильевна, тут же подоспевшая, пояснила, что в дымоходе, видать, поселились галки и надо бы его прочистить. А лестницу и длинную олешину с проволочным веником на конце она уже и принесла. Сору из дымохода мы действительно выгребли два полных корыта. На крыше доцент от кибернетики неловким движением повалил выщербленную ветром и дождями трубу. Пришлось нам отправляться за глиной, два полных ведра которой мы накопали в яме, указанной Константином Павловичем. Худо-бедно, но стараниями Геннадия, проявившего на крыше неожиданные способности к эквилибристике, труба поднялась, от этого и хатка, как с новой кокардой на старом картузе, и сам Геннадий, вымазанный в глине, но довольный, приняли одинаково горделивый вид.

Остатками глины промазали щели в печи, и вот уже затрещали в ней ветки, забилось пламя, привнося с собой в помещение жилой дух. Геннадий со складным метром все облазил, вымерил, занес результаты промеров в тетрадку. Пристроившись у подоконника, он принялся что-то вычерчивать и бормотать: «Здесь отодвинем, это разберем, здесь — книжную полку, здесь — камин…»

Тут, на сей раз к полному удовольствию Константина Павловича, снова появилась Анна Васильевна.

— Всей работы не переробишь, завтра не буде что робить… Пошли вечерять…

Пошли ужинать.

Устроились на кухне у соседей. Анна Васильевна выставила на темный щербатый стол все, чем богат был дом, — снова сало, снова миску с картофлей, яичницу с луком в глубокой чугунной сковороде, эмалированную миску с наваленной студенистыми глыбами простоквашей…

Сама к столу не присела, но как-то уютно, не над душой стала в стороне, выпрастывала руку с ложкой, прихватывала что-то со стола и тут же отступала — не из скромности или приниженности, как могло показаться (в доме — несмотря на старания Константина Павловича, это мы сразу почувствовали, — именно ей принадлежала роль главы, хотя и выпивала она на полрюмки меньше мужа и свое положение ничем не выказывала), — просто от привычки за столом не засиживаться, гостям глаза не мозолить.