|
. Участвуя в застолье, она присматривала за хозяйством, успевала и в беседе слово вставить, и в печи ухватом пошерудить, и на стол закуску пододвинуть. Когда наша городская выпивка подошла к концу, Анна Васильевна вытащила из загашника бутылку собственной, простой, припасенной к случаю. По несколько подобострастному оживлению Константина Павловича видно было, что и в этом вопросе власть в доме безраздельно принадлежит ей.
С того первого дня Дубровин наезжал в деревню чуть ли не каждый из выходных дней, использовал и просветы в расписании лекций, и отгулы, а позднее и вовсе надолго перебрался в деревню, взяв положенный на докторскую диссертацию отпуск. Ночевал он всегда в собственном доме, мужественно сражаясь то с комарьем, то с мышами, нагрянувшими в первые осенние холода. Мыши мешали спать и однажды чуть не повергли доцента в позорное бегство, но, к счастью, участливая Анна Васильевна и здесь не дала пропасть: надоумила приручить молоком рыжую хищницу Катьку, разом покончившую и с мышами, и с посудой на кухонной полке, которая с грохотом обвалилась среди ночи от разбойного Катькиного энтузиазма. Зачастил в деревню и я, благо и у меня появился теперь «свой» угол. К спартанским лишениям Геннадия я относился с ироничным сочувствием, предпочитал останавливаться у соседей — на сеновале летом, а с холодами и в большой комнате их дома, разделенной ситцевой занавеской на две половины, в одной из которых стояли кровати: Анны Васильевны — у окна, чтобы, не дай бог, не пропустить время, когда поутру погонят коров на выпас, и Константина Павловича — поближе к маленькой и очень экономичной печурке. В другой, светлой половине разместились телевизор, вечерами всегда включенный, буфет с праздничной посудой и всякими безделушками, были здесь и еще две кровати, празднично убранные, с высоко взбитыми подушками, — для дочерей, которые приезжали из города на выходные или в страдные дни на помощь родителям. Ни в тот первый вечер, ни в следующие наши тихие застолья расспросами старики нам не досаждали. Хотя, по некоторым их замечаниям, я, к своему удивлению, понял, что многое из нашей личной жизни непостижимым образом было им известно. Как-то я обратил на это внимание Геннадия. — Видишь ли, — сказал он в ответ, — возникновение и распространение в деревне информации — это еще не изученный современной наукой феномен. Действительно. Лежит, прихворнув, Анна Васильевна на печи в кухне. Окошко там одно, выходит во двор. Свернулась калачиком, смотрит в стену… По улице прогремел мотоцикл. — Снова Васька-инспектор с района рыбу глушить поехал… И точно. Через несколько минут на реке глухой взрыв. — Мотоциклов в окрестностях Ути штук с полсотни, — замечает Геннадий. — В районе их тьма. Чтобы отличить один из них по звуку, нужна ЭВМ с колоссальным запасом памяти — как на подводных лодках для распознавания кораблей по шуму двигателей… — Вы, Анна Васильевна, у нас, по мнению ученого, распознавательный феномен, — делаю вывод я. — Вам надо бы работать на подводной лодке… — И-и-ить… — раздается с печи. — Мне надо дялки полоть…
А вот о себе хозяева сообщали охотно. Заводила рассказ обычно Анна Васильевна, отталкиваясь плавно от какого-нибудь факта общего бесстыдства. Ну, скажем, высказывала несогласие с правилом, по которому женщины стали выходить на пенсию в пятьдесят пять лет. Самая, мол, работа для бабы, когда в хате уже порядок, дети выросли и пристроены, — что и делать еще, как не скирды на поле кидать или другую какую общественную пользу осуществлять? «Вот помню я…» Тут и начинались одна за другой истории… Константин Павлович поначалу степенно помалкивал. |
