– Ничего. Отойдет.

– И все забудет?

– Нет.

* * *

Мы стояли у просторного, во всю стену окна и смотрели, как по туманной дороге, подсвеченной снизу осенней листвой, идут, уходят, скрываются в тумане трое.

Святая троица.

Док неожиданно повернулся, сгреб Мамаева за шиворот и подтащил к окну.

– Смотри на них, мразь! Молись на них!

Швырнул Мамаева обратно в кресло, долго вытирал платком руки, а потом бросил платок на пол.

– Джентльмены, у меня такое ощущение, что нам здесь нечего больше делать, – сообщил Тюрин.

Мы вышли. Туман осел. Засияла последним золотом осени березка у дома. Но едва мы спустились с крыльца и сделали с десяток шагов, как звон стекла заставил нас обернуться.

В окне второго этажа двигался Мамаев и крушил креслом стекло. Его мотало из стороны в сторону, но он делал свою работу с целеустремленностью пьяного, который движется на автопилоте. При последнем ударе кресло вывалилось у него из рук, полетело вниз, а сам он повалился грудью на подоконник. Но с тем же упорством поднялся, оперся руками в остатки рамы.

– Вы! – произнес он. – Вы. Все. Тюрин. Гнида. Раздавлю. Всех. Прирежут. Всех. Никаких. Бабок. Не. Пожалею. Всех!

– Не стоило ему этого говорить, – осуждающе заметил Боцман.

– Не стоило ему этого думать, – поправил Муха.

Сверху неслось:

– Вас. Всех. Ваших. Короедов. Всех. Баб. Ваших. Всех. На хор. На хор. На хор. На хор.

– По‑моему, пластинку заело, – прокомментировал Артист и обратился к Тюрину, перебрасывая из руки в руку «лимонку». – Вы уверены, что станете несчастней, если не получите полмиллиона баксов?

– Несчастней? – высокомерно переспросил Тюрин. – Я не стану богаче. А несчастней не стану. Потому что не в бабках счастье!

– Мы думаем точно так же, – с удовлетворением кивнул Артист и взялся за чеку.

– Отставить! – приказал я. – Дай сюда! Дай сюда «лимонку»!

– Пастух! Ты злоупотребляешь властью, данной тебе нашим маленьким демократическим коллективом!

– Да, злоупотребляю, – сказал я. – Власть для того и существует, чтобы ею злоупотреблять. А иначе на кой черт она нужна?

А сверху все неслось:

– На хор! На хор! На хор! На хор!

Я выдернул чеку, выждал полторы секунды и отправил «лимонку» туда, вверх, в обшитый светлым деревом зал.

Где ей и было самое место.

* * *

Долго‑долго кричали вороны, поднятые с сосен взрывом, а особенно надрывалась матершинница.

Долго‑долго кружились в воздухе листья березы.

* * *

Уличного музыканта одаряет золотыми червонцами осень.

Он богат уже, скоро зима.

* * *

Это я, это я, Господи!

Имя мое – Сергей Пастухов.

Дело мое на земле – воин.

Твой ли я воин, Господи, или царя Тьмы?..