– Она не оправдала мое доверие.

– Ты была ребенком, – ответил он. – Ты не понимала тонкостей. Ты не могла до конца понять, что происходит. – Он вновь на какое‑то время замолчал, но потом продолжил: – Она любила тебя так, как если бы ты была ее дочерью. Единственная причина, приведшая к ее смерти, – непонимание твоей сущности. Она считала, что спасает тебя, словно тебя можно было убить, как простого человека.

Пенелопа молчала.

– Я очень давно не вспоминала о Мышке, – наконец сказала она.

– А я вспоминал о ней каждый день.

– Ее смерть доставила тебе столько страданий?

– Да.

– В таком случае я частично отплатила тебе за боль, которую ты доставил мне.

Он смотрел на нее и ничего не отвечал.

– Она правда любила меня? – спросила Пенелопа, тоже помолчав.

– Да.

– Хотелось бы знать, полюбит ли кто‑нибудь когда‑нибудь меня опять? – задумчиво выговорила она:

Айсберг покачал головой.

– Нет.

– Наверное, ты прав, – ответила она. – Знаешь, каково смотреть в будущее, в котором нет ни одного любящего тебя человека? Будущее, в котором каждый представитель твоего вида относится к тебе с опаской, как будто ты зверь и тебя надо сторониться?

– Нет, – ответил Айсберг. – И не завидую никому, кто испытает подобное.

– Айсберг, я никогда не просила этого дара, – сказала она. – Все, что я хотела, это быть нормальной девчонкой, играть с другими девочками, любить свою семью. – Она задумалась, вспоминая прошлое. – Свою мать я приводила в ужас. Люди Тридцать Два забрали меня, когда мне было шесть, и они убили моего отца, когда он пытался помешать им. Айсберг, тебе известно, сколько раз с тех пор я играла с детьми своего возраста?

– Нет.

– Один‑единственный раз, когда мы с Мышкой скрывались от тебя, – с горечью сказала она. – Один раз за всю жизнь! – Неожиданно она вздохнула и добавила: – И через двадцать минут они убежали от меня. – Пенелопа посмотрела на него. – Они всегда будут убегать от меня?

– Маленькие девочки? – спросил он смущенно.

– Все.

– Да, полагаю, будут.

Она посмотрела на него, и неожиданно маска безразличия и отчужденности исчезла с ее лица.

– Я думала, что сбежала с Вестерли и Каллиопы, с Гавани Смерти и Ада, – сказала она, – но куда бежать отсюда? Моцарт – всего лишь камера большего размера по сравнению с той, что у меня была на Аде, а Галактика – камера размера большего, чем Моцарт.

– Невозможно убежать от себя, – ответил он. Она помолчала.

– Айсберг, знаешь, что интересно?

– Что?

– Из всех людей, которых я повидала с тех пор, как взрослой женщиной покинула Ад, ты единственный посмотрел на меня без антипатии. Со страхом – да, как и должен, и с тревогой, но без отвращения.

– У меня нет к тебе чувства отвращения, – ответил Айсберг. – Другие чувства – да, но не отвращение.

– А все другие мужчины и женщины испытывают его. Я видела отвращение даже на лице Черной Смерти и в глазах твоего молодого шпиона. – Она опять вздохнула. – Я видела его каждый день на протяжении всей моей жизни, даже в глазах своей матери.

– Мне очень жаль, – искренне сказал Айсберг.

– Ты считаешь меня монстром, – продолжила она. – Но ты смотришь на все со стороны.