– А Аманда? – спросила Энджи.

Фрэнсис прислонилась к спинке скамьи и огляделась по сторонам. Тени сгущались, поглощая детей на поле, отчего те, казалось, уменьшались в размерах.

– Мне случалось присматривать за Амандой. Не по своей инициативе. Бывало, Хелен забежит: «Нельзя ли оставить у вас на секундочку?» Потом приходит часов через шесть‑семь. А что делать? Ведь не откажешь. – Она закурила. – Аманда тихая была, послушная. Где посадишь, там и сидит, глазеет на стены, на телевизор или еще на что‑нибудь. Не интересовалась игрушками моих детей, кошку за хвост не тянула, ничего. Просто сидит, как неживая, даже не спросит, когда мама придет.

– Может, у нее отставание в развитии? – сказал я. – Аутизм или что‑нибудь такое?

Фрэнсис покачала головой:

– Нет. Заговоришь с ней, все понимает, отвечает вполне разумно. Мне всегда казалось, что она просто не ожидает, что к ней обратятся с вопросом. Но такая ласковая, и говорит очень хорошо для своего возраста. Нет, она умная девочка. Просто чуть заторможенная.

– И это показалось вам странным, – уточнила Энджи.

Фрэнсис пожала плечами:

– Пожалуй, да. Мне кажется, она не привыкла, чтобы на нее обращали внимание. По‑моему, это очень плохо.

Она отвернулась и стала смотреть на поле. Ее дочка подошла к «домашней» базе, неловко держа в руках биту и глядя перед собой на мяч, лежавший на Т‑образной подставке.

– Стукни, детка, так, чтоб мяч из парка вылетел! – крикнула Фрэнсис. – У тебя получится.

Дочка оглянулась, посмотрела на мать, улыбнулась, помотала головой и швырнула биту на землю.

7

Мы зашли в «Эшмонт‑гриль» поесть и выпить пива, и тут с Энджи случилось то, что я не могу назвать иначе, как запоздалой реакцией на посещение «Филмо Тэп».

Я заказал мясо с картошкой под соусом. Здесь это готовили так же, как моя мама, и официантки вели себя тоже как мама. Если посетитель оставлял что‑то на тарелке, они спрашивали, выбрасывают ли еду голодающие дети в Китае. Я бы не удивился, если бы меня не выпустили из‑за стола, пока не доем все до последней крошки. Энджи тогда пришлось бы ковыряться со своей курицей до следующей недели. Несмотря на свою миниатюрность, в том, что касается аппетита, она даст фору любому дальнобойщику. Но в тот вечер моя напарница была явно не в себе: накрутит на вилку лапшу и будто о ней забудет. Уронит вилку в тарелку, отопьет пива и уставится в одну точку.

Дело дошло до четвертого кусочка курицы, от моей порции уже ничего не осталось, Энджи решила, что ужин закончен, и отодвинула тарелку.

– Людей не поймешь, – сказала она, уставившись в стол. – Не поймешь. Нельзя постичь, что побуждает их к поступкам, их логику. Если они думают не так, как ты, вся их логика и поступки для тебя – бессмыслица. Ты согласен? – Она взглянула на меня, глаза были на мокром месте и покраснели.

– Ты о Хелен?

– Хелен. – Энджи кашлянула. – Хелен, Большом Дейве и остальных в баре, похитителе Аманды, кто бы он ни был. Логики никакой. – По ее щеке покатилась слеза, и Энджи смахнула ее ладонью. – Черт! – Запрокинув голову, стала смотреть на потолочный вентилятор.