— Неделю?! Да после приезда Гарриет здесь начнется такой кавардак, что ты можешь оставаться хоть на два месяца.

— Серьезно?

— Да.

— А ты этого хочешь?

— Да, — ответила Бренда и спустилась на первый этаж, чтобы миссис Патимкин осталась в сознании.

Я распаковал чемодан и принялся раскладывать вещи по полкам платяного шкафа, который был совершенно пуст — если не считать пару чехлов для платья да непонятно как попавший сюда ученический дневник. Занятие мое прервал Рон. Шаги его послышались на лестнице, и через секунду он заглянул в мою комнату:

— Привет! — поздоровался он.

— Поздравляю! — отозвался я, не сообразив, что любое торжественное приветствие неизменно повлечет за собой рукопожатие; Рон, позабыв о том, зачем направлялся к себе, вошел в мою комнату.

— Спасибо, — пожал он мне руку. — Спасибо.

Потом он уселся на мою кровать и стал наблюдать за тем, как я раскладываю свои вещи. У меня было две рубашки: ту, на которой красовалась эмблема братьев Брукс, я разложил на кровати, а вторую, с лейблом «Эрроуз», запихнул в шкаф. Рон сидел, почесывая руку, и улыбался. Его молчание заставляло меня нервничать.

— Да… — сказал я и брякнул неопределенно: — Это что-то!

Рон кивнул. Я так и не понял, с чем он соглашался.

— Как ты себя ощущаешь? — решил я еще раз нарушить молчание после очередной паузы.

— Уже лучше. Это Феррари мне по руке саданул, когда я боролся с ним под щитом.

— Вот как… Понятно, — сказал я. — А как ты себя ощущаешь перед свадьбой?

— Да нормально…

Я прислонился к комоду и принялся считать стежки на ковре.

Рон наконец отважился произнести целую фразу.

— Ты в музыке разбираешься? — спросил он.

— Немного, — ответил я.

— Если хочешь, то можешь послушать мои пластинки.

— Спасибо, Рон. Я и не знал, что ты интересуешься музыкой.

— Еще как! У меня есть все пластинки Андре Костеланеца. Тебе Мантовани нравится? У меня все его диски есть. Мне нравятся, знаешь, полуклассические вещи. Если хочешь, дам тебе послушать «Коламбус»… — Рон исчерпал свой словарный запас, потряс мне на прощанье руку и ушел.

Снизу доносилось пение Джулии:

— А я буду те-о-отей!

И голос миссис Патимкин:

— Нет, милая, ты будешь свояченицей. Так и пой.

Но Джулия продолжала гнуть свое:

— Я буду тетей! Я-а буду те-о-тей!

Потом я услышал, как к ней присоединилась Бренда:

— Мы-ы будем тетями!

Сестры заголосили дуэтом, и миссис Патимкин, не выдержав, стала призывать на помощь мужа:

— Ты можешь заставить ее не поощрять Джулию?!

И дуэт вскоре затих.

А потом вновь вступила миссис Патимкин. Слов я не разобрал, но расслышал, как Бренда что-то сказала ей в ответ. Голоса их становились все громче, и вскоре я слышал их беседу вполне отчетливо:

— И в такой момент набивать мне дом своими друзьями?! — кричала миссис Патимкин.

— Но я спрашивала у тебя разрешения, мама.

— Ты у отца спрашивала, а не у меня. А надо было сначала спросить у меня. Твой отец не представляет, сколько работы мне добавляется…

— Господи, мама! Можно подумать, что у нас нет Карлоты и Дженни!

— Карлота и Дженни не в состоянии делать все на свете! У нас тут не Армия Спасения!

— Что, черт подери, это значит?!

— Следи за своим языком, юная леди! Чертыхаться можешь со своими дружками из колледжа!

— Прекрати, мама!

— И не смей повышать на меня голос! Когда ты в последний раз пошевелила хоть пальцем, чтобы помочь по хозяйству?

— Я здесь не рабыня… Я твоя дочь!

— Тебе бы следовало знать, что значит вести домашнее хозяйство!

— Зачем? — спросила Бренда.