— Ты это хорошо знаешь, верно? — усмехнулся он.

— Как же не знать? — деланно изумилась она, всплеснув руками. — Господь ждет меня на небесах, вот и время мое бежит быстро.

Федор уставился на Севастьяну, а потом расхохотался.

— Понятное дело, почему тебя отец мой… уважал. — Он хотел сказать другое слово, но удержался. Они и так знали о чем речь.

А речь о том, что его отец пылал страстью к этой женщине, и едва ли не эта страсть раньше времени свела в могилу его жену, мать Федора. Но она умерла давно, и Федор не испытывал по ней неизбывной тоски. Севастьяна тоже овдовела, хотя вдовой она была, по сути, и при живом муже, он оказался недостойным ее человеком. Они давно разъехались, но официальный развод — дело затруднительное, дорогое. Муж ее давно в могиле, перепил своего сбитня, как он называл напиток, которым пытался торговать в трактире, открыв заведение ненадолго. Но сам употреблял его чрезмерно. А Севастьяна не собиралась становиться трактирщицей. Не по ней такая доля.

Как теперь подозревал Федор, воспитательный дом выстроен отцом не просто по тем причинам, о которых говорил он сам. А как способ обеспечить любимую женщину уберечь от житейских невзгод до самого конца ее дней таким окольным способом. Что ж, теперь и сам Федор прекрасно понимал, что значит забота о любимой женщине.

— Вот, Севастьяна, очередной взнос на твой воспитанный дом. За все предстоящие месяцы моего отсутствия.

Она взяла деньги, аккуратно пересчитала.

— Надолго уезжаешь, — заключила она, опустила их в карман черного крепового платья и вопросительно взглянула на Федора. — На девять месяцев? — спросила она. Сказала и тотчас пожалела. Не надо было произносить цифру, которая, конечно, царапнула Федора по сердцу. Она заметила это по тому, как напрягся шрам возле рта, а серые глаза стали цвета шуги в зимней проруби. — Ох, прости, обсчиталась, — поспешила она. — Больше, гораздо больше. Зайдешь еще перед отъездом? Можно без даров, — торопливо добавила она улыбаясь. — Уже с нас хватит.

— Даст Бог, вернусь, одарю еще больше. И дом твой, и Лальск.

— Как отец после экспедиции в Китай.

Федор передернул плечами:

— Батюшка мне во всем пример.

Севастьяна ухмыльнулась и не удержалась от колкости:

— Не думаю, что твоя Мария обрадовалась бы таким словам.

Но Федор не принял укола, а пояснил:

— И в этом тоже.

Глаза Севастьяны зажглись жадным огнем.

— Н-неужто?

— Я ведь не говорю, на кого направлял свою страсть батюшка…

— Не говоришь, — хмыкнула Севастьяна.

— Вся моя страсть тоже направлена на одну женщину. На Марию. Как и его страсть. На тебя.

«Что ж, так было. Только страсть эта дала лишь цветы, а все плоды выносила твоя матушка. И надорвалась, — подумала Севастьяна. — Плоды, завязавшиеся без любви, тяжело достаются».

— Ну вот и хорошо, Федор, — сказала она вслух. Перекрестила его, он повернулся, собираясь идти к двери, но в тот самый миг стайка девочек высыпала в зал. Они были в одинаковых коричневых платьицах с белами кружевными воротничками.

— Ну что, ангелы наши, поблагодарите Федора Степановича Финогенова за дар, который он принес нам всем. Теперь будем ждать праздника, чтобы порадовать Господа и всех нас.

— Спа-си-бо-ог… спаси-бог… спа-си-бог… — стояло в ушах Федора, когда он спускался по ступенькам на улицу.