Каторжане - люди тоже разные, свезло мне с товарищами. Сдружился я  с народовольцами. Прибился к ним, уж больно интересно мне с ними было. Они от себя не гнали, привечали даже. Про науки разные рассказывали, про другие страны. Обучали меня. И двух лет не прошло, как я в грамоте-то преуспел, читать полюбил. Очень за это благодарен! Только и я им для пользы дела сгодился... Они - революционеры енти! - думку имели, мечтали в деревнях артели устраивать. Вот и расспрашивали меня про сельскую жизнь, мнением интересовались, карандашиком слова мои записывали. Вот!

Егорий приосанился и гордо посмотрел на Любу.

- Окромя народовольцев были на нашей каторге и "нечаевцы" из "Народной расправы". Про "нечаевцев" слыхала?

- Нет, - честно ответила Любка.

- Террористы! Ох, и лютые да ненавистные до царского режиму были... Их в семьдесят первом человек восемьдесят арестовали. На нашей каторге много мужиков да парней из "Народной расправы" содержалось. У них даже свой "Катехизис" имелся революционный. И написано там было, что революционер - человек обречённый, у него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни имени. Он отказался от мирской науки, предоставляя её будущим поколениям. Он знает, это... Только науку разрушения! Эвоно как! Я этот ихний катехизис перед смертью вспоминал, чтобы легче помирать было... Среди них за главного Лексей-чахотошный был, дворянского роду человек, кажись, из баронов Курляндских. Так он меня особо выделял, говорил, что за будущее таких, как я, старался. Очень гордился моей "учёностью" в неволе полученной, дескать: свет "просвещения" своими лучами из кажного крестьянина учёного человека делает. Спорили всё они промеж собой о будущем России. Вспоминали самого Чернышевского, врага Российской Империи номер один, кандальника, как и мы, грешные. К весне Лексей бежать надумал. Ох и умный шельмец был! Подпалили мы с ним дровяной сарай... Дыму! Крику было! Он под шумок и сбёг! А за помощь мою оставил мне книжку да нож, что ты из рук не выпускаешь. Про ножик много рассказывал. Мол, единственный такой мастер Самсонов, на всю Россию. Самые прочные и острые ножи изготавливать умел. Все цари да дворяне с такими ножами на охоту ходили. Секрет стали воронёной мастер Самсонов никому не рассказывал. Просил Лексей ножичек беречь. По имени называть - "Медвежонок". Я и нож сберёг, и книжку прочитал... Вот ты роман "Что делать?" читала? - вдруг спросил Гуня и хитро посмотрел на Любку.

- Конечно, в школе проходили, - быстро ответила та.

- Ой, ли? - Кандальников-старший впёрся глазами в праправнучку. - Ой, ли? - повторил он, обнажая в улыбке крепкие зубы.

- Нет! Просто пролистала, - покаянно выдохнула Любаша. - Но примерное содержание знаю.

- А я вот - читал! От корки до корки читал! - торжественно возвестил прародитель. - А ещё и стих Некрасова по памяти прочесть могу! Алексей его на стенке для меня нацарапал. Я столько на него глядел, что волей-неволей запомнил.

- За убежденья, за любовь

Иди и гибни безупречно.<emphasis/>

Умрёшь недаром - дело прочно,

Когда под ним струится кровь...

- продекламировал Егорий и перекрестился.

Любка уважительно кивнула и тоже перекрестилась - на всякий случай.

- Так как за обвинение в воровстве... - сделал паузу Гуня, продышался и продолжил. - За обвинение в воровстве был я признан каторжником третьего разряда и мог из централа - тюрьмы каторжной - выходить и до работы в цеху, и до церкви.