Изменить размер шрифта - +
Она всходила над горой, в
час,  когда  бледнеет  ночь,  утреннею   звездой,  пособницею  заблудившихся
путников, зарею любви. И тогда, на этой высоте у него занималось дыхание. Он
еще  не  был  пресыщен, но  слова уже изменяли ему,  силы его сердца уже  не
находили в них выхода, и он мог прославлять ее одним лишь титулом: "царица".
Он  бросал  его девять  раз, как  девять взмахов  кадила. И  его  песнопение
радостно замирало  в кликах конечного торжества: "Царица  дев,  царица  всех
святых,   царица,  зачатая  без  греха!"   Она,   по-прежнему  недосягаемая,
распространяла  вокруг свое сияние, а он, поднявшись  на  последнюю ступень,
которой  достигают  одни  только   приближенные  девы  Марии,  на  мгновение
оставался там и терял сознание, опьяненный горним воздухом; он никак  не мог
дотянуться до  края ее  голубого покрова, дабы облобызать его, а уже ощущал,
что катится вниз, исполненный вечным желанием вновь взобраться
     на эту высоту, вновь испытать это сверхчеловеческое блаженство.
     Не  раз  после  акафистов деве Марии,  произносившихся хором в  церкви,
юноша оставался с разбитыми коленями, с  опустошенной  головой, точно  после
сильного падения! По выходе  из  семинарии аббат Муре научился любить святую
деву еще  сильнее. Он оказывал  царице небесной такое  страстное поклонение,
что брат Арканжиа чуял в этом дух ареои. По мнению

     молодого аббата, деве Марии  предстояло  спасти  церковь  путем некоего
великого  чуда,  от  скорого  явления  которого  возликует  земля.  Она была
единственным  чудом в  наше  нечестивое время, голубою  дамой, что  являлась
маленьким  пастушкам, белым ночным  видением,  проглядывавшим  меж облаков и
касавшимся  краем  своего  покрова крестьянских хижин.  Когда  брат Арканжиа
грубо  спрашивал его,  лицезрел ли он  ее  когда-нибудь,  аббат Муре  вместо
ответа лишь улыбался  и плотнее сжимал губы как бы для того, чтобы не выдать
своей тайны.  На  самом деле он видел ее каждую ночь. Но теперь она являлась
ему  не  в образе сестры --  подруги игр и не в облике  прекрасной  набожной
девы, нет! На ней было подвенечное платье, белые цветы в волосах, ресницы ее
были полуопущены, и  из-под них  сверкали  взоры, увлажненные  надеждой,  от
которых вспыхивали его  щеки. Он ясно чувствовал, что она приходит именно  к
нему,  что она ему обещает не медлить  долее, что она говорит ему: "Вот и я,
прими меня!". По три раза в день, на заре, когда звонили  "Angelas", в самый
полдень  и в  час,  когда  тихо  спускались  сумерки,  он  обнажал голову  и
произносил  "Ave", оглядываясь вокруг и  спрашивая себя, не возвещает ли ему
наконец колокол пришествие Марии. Ему было двадцать пять лет. Он ожидал ее.
     В  мае  месяце ожидания  молодого  священника были  исполнены  какой-то
счастливой надежды. Он  больше не обращал внимания даже на ворчание Тэзы. Он
оставался так поздно в церкви за молитвой потому, что лелеял безумную мысль:
быть  может, пресвятая дева  в конце концов сойдет  к нему.
Быстрый переход