Дежурный дьякон проходит и
ударяет палкою в его дверь с уставным возгласом:
-- Benedicamus Domino 1.
-- Deo gratias! -- отвечает он, едва проснувшись, с еще заспанными
глазами.
Он соскакивал на узенький коврик, умывался, убирал постель, подметал
комнату, наливал свежую воду в кувшин. Ежась от пробегавшего по коже
утреннего холодка, он с удовольствием выполнял эти простые обязанности. Он
слышал, как на платанах во дворе одновременно с ним пробуждались воробьи,
как они шумно хлопали крыльями и чирикали. И ему казалось, что они молятся
на свой лад. Затем он спускался в
1 Благословим во имя господа (лаг.),
зал благочестивых размышлений и после молитвы оставался там еще с
полчаса на коленях, размышляя над мыслью Игнатия Лойолы: "Какая польза
человеку в том, если он покорит вселенную, душу же свою погубит?" То была
благодатная почва для добрых намерений, ибо эта мысль приводила его к отказу
от всех благ земных и возвращала к часто лелеемой им мечте о житии в
пустыне, единственным богатством которой было бы безбрежное синее небо.
Минут через десять колени его начинали неметь на каменном полу и так болели,
что мало-помалу он впадал в полное оцепенение и в этом экстатическом
состоянии видел себя великим завоевателем, властелином громадного царства,
который срывает с себя корону, ломает свой скипетр, попирает ногами
неслыханные сокровища -- сундуки с золотом, груды алмазов, шитые
драгоценными каменьями ткани -- и отправляется в глубь Фиваиды, облачившись
во власяницу, раздиравшую ему кожу на спине. Но обедня отвлекала его от этой
игры воображения, которую он переживал как возвышенную действительность, как
нечто, случившееся с ним самим во время оно. Он причащался, пел с большим
усердием полагающиеся псалмы, не слыша ничьего голоса, кроме своего
собственного, такого кристально чистого и ясного, что ему мнилось, будто он
достигает ушей самого господа. Возвращаясь к себе в келью, он ступал на
каждую ступеньку, как рекомендуют св. Бонавентура и св. Фома Аквинский; он
шел медленно, с сосредоточенным видом, слегка склонив голову и находя
невыразимую радость в том, что исполняет малейшие предписания отцов церкви.
Наступало время завтрака. В трапезной гренки, вытянувшиеся в ряд вместе со
стаканами белого вина, приводили его в восхищение; аппетит у него был
хороший, нрав веселый; он говаривал, например, что вино -- добрый
христианин: это было весьма смелым намеком на то, что эконом будто бы
подливает воду в бутылки. Это не мешало ему входить в класс уже с серьезным
видом. Он делал заметки у себя на коленях, пока наставник, опершись руками о
кафедру, говорил на вульгарной латыни, время от времени вставляя французское
слово, когда не мог подобрать нужного латинского выражения. |