В девять тридцать после небольшого ужина капрал и Кених отправились в бар. Он находился в личных апартаментах. Шредера, откуда из открытых окон с легким ветерком доносилась мелодичная музыка. Для Гаррисона были приготовлены плохой бренди и крошечные стаканчики сладкой, острой камандерии – еще одно напоминание о его днях на Кипре.

Однако ночь была пуста, и Гаррисон начал чувствовать некоторую подавленность, может быть из за выпитого. Он пил слишком много, болтал слишком много, слишком много работал на публику. Да, он работал на публику – на Шредера. Но промышленник оставался спокойным и невозмутимым.

Мина, секретарша Шредера, сидела с Гаррисоном у стойки бара и, держа его руку, говорила на ломаном английском, что одновременно и привлекало, и отталкивало его. Его притягивала ее чувственность, а отталкивала непосредственная небрежная манера поведения. Его развлекало, когда она приказывала ему сделать что нибудь тоном, не терпящим возражения. Он притворялся, что повинуется. Для него это ничего не значило, а только углубляло пустоту.

Вики, казалось, избегала его. Она сидела за маленьким столиком со Шредером и весь вечер говорила по немецки (Гаррисон не особенно хорошо владел им). В конце концов она извинилась и, не сказав “спокойной ночи”, вышла. Обратно она не вернулась. Только Кених держал псе под контролем.

– Господин Гаррисон, вам уже достаточно! – вдруг сказал он около 11.30.

– Ты так думаешь, Вилли? – Гаррисон похлопал Мину по руке. – И ты так думаешь, Мина?

– Они оба, так думают, – сказал Шредер, который теперь сидел за стойкой бара, исполняя обязанности Кениха. – И я тоже. Кроме того, пришло время закрывать бары.

– Закрывать бары? – повторил Гаррисон. – Я думал такие глупости происходят только в Англии.

– Ведьмин час, – таинственно произнесла Мина.

– Полночь? – До Гаррисона вдруг дошло, что было уже поздно.

Внезапно он задал себе вопрос, почему напитки действовали на него сильнее, чем на других? Когда он напивался в последний раз – или хотел напиться – до такой степени? Черт побери, он пил не слишком много, – просто не привык пить много, вот и все.

– Возможно ли, – он подбирал слова и выговаривал их с осторожной тщательностью человека, готового отрубиться, – мне попросить чашечку кофе? Или даже.., кофейник?

Кених хихикнул и вышел из комнаты.

– Хорошо, – сказал Шредер. – С Днем Первым, Ричард.

– Чего?

– Новой жизни здесь.

Послышался звон чокающихся стаканов, но стакан Гаррисона оставался пустым. Он поднес его к губам, а затем нахмурился и спросил:

– Новой жизни? За что, черт возьми, я пью?

– За завтра, – ответил Шредер, – Завтра, и завтра, и завтра, – произнесла Мина. Она, наверное, тоже была чуточку пьяна...

* * *

Гаррисон выпил много кофе, но все еще нетвердо держался на ногах, когда, наконец, встал с табурета. Однако он уже хорошо знал дом, поэтому никто не предложил ему помощь, когда он сказал “спокойной ночи” и вышел из бара.

Через несколько мгновений он был у себя в комнате. Первой странностью, которую заметил Гаррисон, был свежий, приятный запах жасмина, который он сначала принял за ночное благоухание цветов в саду. Но, обнаружив, что окно закрыто, он снова втянул воздух и решил, что, возможно, этот аромат был остатком запаха дорогого аэрозоля – освежителя воздуха. Конечно, это могли быть и духи, но даже самая неряшливая горничная не вылила бы их на себя в таком количестве! И все таки это была не прислуга Шредера, которую он мог нанять на работу или просто выпустить сюда.