– Дерьмо! – орал Гаррисон. – Меня тошнит от этой чертовой игры. Я думал, что вы другой, Томас, и что я для вас больше, чем диковинный уродец. Но, господи, – это? Верните мне мою палку и ту жизнь, к которой я уже привык! – он развернулся, врезался в пластмассовый садовый стол, далеко отшвырнул его, поднялся и побежал к центральному зданию. Побежал безошибочно к центральному зданию и на полпути влетел прямо в объятия Вилли Кениха.

Он знал запах лосьона после бритья, которым пользовался этот немец, знал силу рук, что держали его.

– С дороги, Вилли, – прорычал он. – Я сыт этим дерьмом по горло!

– Успокойтесь! – проворчал Кених. – Послушайте...

Позади Гаррисона Шредер делал разнос специалисту. Разнос, какого свет не видел. И все это – на особенно ядовитом немецком языке. Затем послышался звук вытряхиваемых инструментов – всего, что было в саквояже, – и, наконец, хриплые, но такие же гортанные протесты самого специалиста.

– Это стоит тысячу марок, – жаловался он. – Стоит ты...

– Вон! – в конце концов заревел Шредер с такой силой, которую Гаррисон не мог и предположить в его голосе. Специалист собрал свои вещи и удалился.

Несколько мгновений спустя Шредер приблизился к Гаррисону и Кениху. В его голосе слышалась боль, дышал он неровно. Дрожащей рукой он взял Гаррисона за локоть.

– Это была ошибка, Ричард. Моя ошибка. Я хотел слишком много и слишком быстро. А этот идиот, он как пришелец, как инопланетянин, механический, неласковый, его ум понимает только одно – деньги, да и день сегодня был слишком перегружен. Даже зрячий человек нашел бы его.., слишком... – он закашлялся, и Кених немедленно подошел к нему. – Слишком перегруженным.

Гаррисон чувствовал себя по идиотски. Маленький, избалованный ребенок.

– Вилли, кресло... – крикнул Гаррисон, поддерживая Шредера. – И Кених бросился за ним.

– Я всегда пытаюсь сделать слишком много, – произнес Шредер. – И всегда слишком быстро. Это ошибка – можно сгореть. Все, что у меня есть, чего это стоит? А ты – я чувствую – незаурядный человек! – Он схватил Гаррисона за руку, и капрал почувствовал силу, прилившую к пальцам Шредера, как если бы он выкачивал ее из тела слепого.

– Чего вы от меня хотите, Томас? – спросил он.

– Я только хочу отдать, заплатить мой долг.

– Нет, вы хотите еще чего то, я знаю это.

– Ладно. Ты прав. Но завтра будет достаточно времени для объяснений. А сейчас, все, чего я хочу, – это терпения с твоей стороны. Потом ты поймешь, а затем тебе придется потерпеть еще немного.

– Очень хорошо, я буду терпеливым, – вздохнул Гаррисон.

– Шесть месяцев, может быть, чуть дольше.

– Что, – нахмурился Гаррисон, – что произойдет через шесть месяцев?

– Уйдет один старик, – сказал Шредер. – Отживший свое старик с разодранными кишками.

– Вы? Вы будете жить вечно, – Гаррисон попытался рассмеяться.

– Да? Вилли говорит то же самое. Но скажи траве, что она не должна гнуться под ветром или высыхать при засухе, скажешь?

– Что это? – воскликнул Гаррисон. – Вы не хотите моей жалости, но вы не трава, которую так легко пригнуть.

– Но я чувствую, ветер уже дует, Ричард.

– Вы будете жить вечно! – закричал Гаррисон, снова сердясь.

Шредер сжал его руку еще сильнее, почти впиваясь в нее ногтями.

– Это, возможно, – сказал он, – да, может быть, я и буду, с твоей помощью, Ричард Гаррисон, с твоей помощью.

То, что осталось на вечер и остаток ночи, было странно пустым. Кених помог Гаррисону переодеться в серую рубашку и новый светло синий костюм на ярко красной подкладке с открытым воротом.