Был ранний вечер, когда Гаррисон и Кених прибыли в Ретимнон. Зная путь, огромный немец повел машину прямо по береговой дороге в западную часть городка, свернул на дорогу, которая вела к пляжу, где Критское море голубыми волнами (и чуть чуть маслянистыми) набегало на песчаный берег. В четверти мили дальше по пляжу стоял дом Караламбоу, довольно современный, с плоской крышей в островном стиле. Вокруг него рос обнесенный стеной сад цитрусовых и гранатовых деревьев. Не особенно богатый дом, но не без очарования и некоторой критской красоты, так что любому чужестранцу было совершенно очевидно, что владелец – коренной житель Крита или грек с континента, которые приезжают сюда после выхода на пенсию.

Кених припарковал машину и провел своего друга и хозяина в сад черед небрежно построенную, обвитую виноградной лозой арку из кирпича и шпалер. Сидевший там в лучах быстро угасающего заката загорелый, сморщенный человечек шевелил горячую золу догорающего костра под шипящими и пузырящимися кусками баранины. Около него на сидении тростникового стула находились тарелки с ломтиками томатов, нарезанным кубиками огурцом, измельченным кресс салатом и другой зеленью, и большой, только что разрезанный пополам, лимон.

Когда Кених и Гаррисон подошли, он поднял глаза, улыбнулся и крикнул в сторону дома:

– Алексия, по моему, у нас гости к ужину. Принеси еще мяса. Надеюсь, вы не возражаете. – Он встал и протянул трясущуюся руку Кениху. – Кажется, я вас знаю, господа.., но, может быть, я и ошибаюсь. В любом случае, что я могу сделать для вас?

– Герхард, – очень тихим голосом произнес Кених. – Я привел к тебе друга.

У старика от удивления отвисла челюсть.

– Вилли Кених! – выдохнул он. – И... – он повернулся к Гаррисону. – Томас? Но почему ты так молчалив, мой старый друг?

– Я не Томас, господин Кельтнер, – ответил Гаррисон таким же тихим, как у Кениха, голосом. Он дрожал несмотря на тепло вечера. – Меня зовут Гаррисон, Ричард Гаррисон. Томас был моим другом. – Он повернулся и слепо, с упреком посмотрел на Кениха. – Вилли также мой друг, но он не сказал, что вы тоже слепы.

– Немного слеп, да, прошло много лет, а теперь они идут гораздо быстрее. Сейчас я вижу, что вы – не Томас, но, вот, дайте мне вашу руку.

Рука, что сжала руку Гаррисона, была высохшей! Как старая кожа, но он почувствовал в слабых пальцах дрожь – чего? узнавания?

– Ах! Не Томас Шредер, нет, но вы – он! Неудивительно, что я подумал, что вы – это он... – он помолчал. – Вы сказали, Томас был вашим другом. Был. Означает ли это, что он...

– Да, – ответил Гаррисон. – Он умер. Но что вы имеете в виду, говоря, что я – это он? Вы.., знали об этом?

– Конечно, я был с Томасом в старые добрые времена. Я знал о его растущем интересе в этих вопросах. Он часто говорил мне об этом, о своей вере в реинкарнацию. О Томасе никогда нельзя было сказать, что он чудаковатый, и все таки я знал слишком много об их работе. Томас хотел, чтобы у него был сын, и он вернулся бы в него. Очевидно, это не сработало...

– Нет, не сработало.

– И поэтому вы заключили с ним соглашение.., и, похоже, в конце концов, он ошибся. У вас есть определенная аура, но вы – не Томас.

– Не будь слишком уверенным, Герхард, – вступил в разговор Кених.

– Пожалуйста! – прошептал Кельтнер. – Лучше называйте меня Никое. Алексия расстроится, если вы будете пользоваться тем, другим именем. Нам почти удалось забыть его. И кроме того, Никосом звали моего отца. – Он обратил взгляд почти слепых выцветших зеленых глаз к дому.