Манатасси со своим авангардом остановился всего в пяти милях от лагеря Ланнона. И, хотя арьергард его армии еще не появился из холмов, всю долину заполонили войска. Им не было конца, не было счета – ведь никто не знал, где кончаются колонны.

В сумерках Ланнон и Хай спустились с возвышения. В темно-синем небе Опета ярко светила звезда Астарты. Хай отвел от нее взгляд.

Они пошли в гавань и следили за погрузкой женщин и детей на оставшиеся девять галер Хаббакука Лала. Ночью и весь следующий день, пока не станет ясен исход битвы, галеры будут стоять у берега. Если Опет будет терпеть поражение – а Хай знал, что так оно и будет, – галеры переправятся на противоположный берег и женщины с детьми постараются уйти от Манатасси. Уцелевшие в битве мужчины догонят их, кто как сможет.

Места для всех на галерах не хватало, поэтому первыми на борт поднялись женщины царской семьи и аристократки, затем жрицы и семьи купцов. В этот ужасный миг женщины юе и простолюдинки попытались прорваться в гавань и найти место на галерах. Моряки Хаббакука Лала избили их дубинами и отогнали. Они кричали и закрывали головы, спасаясь от ударов, и Хай почувствовал к ним глубокую жалость. Молодая женщина юе сидела на камнях гавани, держа на руках ребенка, и кровь стекала по ее волосам, образуя лужицу на плитах площади.

На палубе флагманского корабля Хаббакука Лала Ланнон попрощался со своими женами и детьми. Он держался отчужденно и величественно, и каждая женщина преклоняла перед ним колени. Дети следовали за матерями, но Ланнон едва взглянул на них.

Близнецы давно выросли. Теперь это были молодые женщины брачного возраста. Хорошенькие, с длинными светлыми волосами, расчесанными и заплетенными. Они подошли в последний раз поцеловать Хая, и, когда жрец прощался с ними, голос его звучал хрипло. Младшие дети не понимали серьезности момента, они устали и капризничали, ссорились друг с другом или плакали на руках у нянек.

Ланнон и Хай гребли по темным водам озера, в которых плясали отражения факелов. В гавани стояла молчаливая толпа; она неохотно расступилась, давая царю и жрецу пройти, и Хай заметил мрачность, близкую к откровенной враждебности. Вокруг них сомкнулась охрана, и они между опустевших домов заторопились в лагерь.

На улицах горели костры, вокруг них пьянствовали: низшее сословие Опета ловило последние часы удовольствий перед страшным завтра. Пирушки были более дикими и разнузданными, чем даже во время религиозных праздников. Мужчины и женщины обнаженными плясали в колеблющемся свете костров или лежали в лужах собственной рвоты, другие тем временем беззастенчиво совокуплялись у всех на виду.

Мимо Хая, пьяно покачиваясь, прошла женщина в порванном платье, залитом вином. Из прорех торчали бледные плечи, одна грудь вывалилась – круглая, толстая, с большим медно-рыжим соском. Женщина споткнулась и упала в костер, ее волосы вспыхнули оранжевым пламенем.

В темных переулках, сгибаясь под тяжелой ношей, двигались какие-то тени, и Хай понял, что грабители уже принялись за работу в опустевших домах богачей. Он знал, что рабы защитят его дом, но тем не менее почувствовал беспокойство, вспомнив о золотых книгах.

– Государь, дай мне час, – сказал он, когда они проходили мимо переулка, ведущего к его дому у озера.

– В чем дело, Хай? – с досадой спросил Ланнон. – У нас еще много дел, и мы должны отдохнуть. На что ты истратишь это время?

– Я должен зайти домой. Отпустить рабов и спрятать ценное имущество, особенно свитки, золотые свитки.

– Как хочешь, – раздраженно согласился Ланнон. – Но не трать времени зря. Возвращайся, как только сможешь.

Старые рабы не могли понять, о чем им толкует Хай.

– Это наш дом, – умоляли они. – Не гони нас отсюда. – А Хай не умел объяснить.