Старый Сардар такого себе никогда бы не позволил! Он бежал лучше всех, в любую погоду, когда сытый Пират, прикинувшись захворавшим, валялся на мягком сене.

Как-то целую неделю шли на участке холодные дожди. И так же часто, как шли дожди, приходилось псам бегать в наряд. Но теперь не трём псам, а двум. Потому что, как только пограничники подходили к Пирату, который совсем недавно хитро и нагло смотрел на соседей, он тут же ложился, клал на вытянутые лапы морду и начинал кряхтеть, скулить, ему щупали нос, уши, и вожатый разводил руками:

- Болен!

И если бы Буран мог, он крикнул бы: врёт, он не болен! Болен Сардар! Послушайте, как он хрипит!

Но Сардар скулить не привык. Он поднимался вместо косившего глазом Пирата и бежал - в мокрые кусты, в камыши, в злые колючки, потому что его территория должна была быть в порядке!

Как-то под утро после ночной работы Буран задремал. Во сне он радостно жмурился: ему снился тёплый большой город, море и весёлые полосатые рубахи с полосатыми лапами. Но вдруг в город ворвался нарушитель, за которым он погнался, началась страшная погоня, какой Буран никогда не видел и не знал.

Он открыл глаза и понял, что с его сном смешался сон

Сардара. Это Сардар мчался за противником из последних сил, у него колотилось сердце и свистело в груди.

Уже наступило утро, а Сардар всё гнался, и погоне не было конца… Он должен был догнать нарушителя, хотя, может быть, бежал в последний раз.

Настоящие собаки всегда чувствуют этот последний раз, и Буран волновался и скулил, беспокоясь за товарища.

А беспечный Пират сидел себе как ни в чём не бывало, вертел головой, и, заметив это, Буран наливался злостью, шерсть на нём поднималась, и сдерживал он себя только потому, что пограничная собака должна уметь держать себя, как положено.

Но вот к клетке подошёл вожатый, просунул миску с похлёбкой.

И, почувствовав, что сейчас должно произойти, Буран насторожился.

Пират протиснул морду в клетку всё ещё гнавшегося за врагом Сардара, потянул миску к себе, и в тот же миг, перемахнув через ограду, Буран выбил дверь его клетки и всеми зубами впился в подлую морду вора…

Сбежавшиеся пограничники едва вытащили его из клетки и взяли на цепь. Приезжий инструктор службы собак развёл руками: «Ничего не понятно!» А вожатый - первый вожатый Бурана - заметил в клетке Пирата миску соседа, и сказал: «Почему не понятно? Всё понятно!»

И когда днём Пират без жалоб старательно шёл по следу, вожатому тоже всё стало понятно.

А Буран сидел на цепи и чувствовал себя настоящей, самой настоящей пограничной собакой…

Вот какую историю мог бы рассказать ребятам Буран, умей он говорить. Правда, новый вожатый Артамонов этого, может быть, и не знал, а может, для него эта история значения не имела: задержания противника здесь не было.

Но для Бурана это была история, без которой он, может, и не стал бы настоящей собакой.

Теперь Буран сидел у ног Артамонова и смотрел на сопки - то на левый, то на правый фланги, по которым, как всегда, шли дозоры, то поглядывал на ловившего свой хвост Удара, то на ребят, будто спрашивал: «Ну что ещё?»

А Майоров, сбросив, наконец, тренировочный костюм, потянулся во весь свой тополиный рост и протяжно - так, словно рядом кто-то был в чём-то виноват,-сказал:

- Да-а.

- А что «да»? -глянув исподлобья, спросила Зина.

- Вот какая история… Собаки-то, оказывается, вовсе не нужны. А мы-то думали, отряду нужна собака… А собака не нужна! - огорчённо заключил Майоров.

- Кто это сказал?! - разом закричали мальчишки.

- Такого никто и выдумать-то не мог! - сказал Ломоносов.