Свин громко зарыдал, при этом облизывая окровавленные пальцы. Виктор же выгнулся дугой на подстилке - вопль боли пытался вырваться из груди, но он всё же сдерживал его из последних сил.

Дарья резко выдохнула, сунула пистолет за пояс и тряхнула руками, будто сбрасывая с них остатки ярости. Её бесило, что Виктор ещё продолжал держаться, сейчас его мольбы о пощаде или простое выклянчивание пищи были бы как бальзам на душевные раны. А если не мольбы, то пускай бы он изрыгал проклятья, выкрикивал угрозы - это ведь тоже проявление и свидетельство слабости. Дарья представила себе бешеного пса на цепи: морда в пене, челюсти клацают, шерсть дыбом. Реалистичная картинка нарисовалась в голове, такая реалистичная, что явь и воображение слились воедино, и почудилось, что у Виктора вытягивается лицо, превращаясь в звериную морду. Рыдание Свина стало в точности напоминать хрюканье хряка - эти мерзкие звуки как бы вышли на передний план, заглушив звуки из динамика телевизора.

Наваждение длилось несколько секунд. Когда игры разума закончились, Дарья с раздражением приказала себе держаться, во что бы то ни стало: не время сходить с ума! Чёртово нервное истощение! Злясь на предательскую слабость собственного рассудка, она вышла из камеры пыток. Скоро вернулась с пластиковым пакетом, в который сложила останки кошки - сделала это быстро, решительно, до боли закусив губу.

- Отда-ай, моё! - вопил Свин, рыдая. - Мясо, мясо, отда-ай моё мясо!

Дарья подумала, что нет на свете звука более поганого, чем звук его голоса. В голове даже возникло словосочетание: "Нытьё погани".

- Отда-ай, отда-ай моё мясо! - Свин глядел то в потолок, то на стены, словно уже не соображая, у кого именно выпрашивал подачку. Его блёклые глаза походили на глаза мёртвой рыбины. - Отда-ай!

Дарья вышла из камеры пыток. Закрывая за собой дверь, усомнилась, что забыла утром её закрыть. Всё, конечно, возможно, но... что-то внутри протестовало против того, чтобы брать на себя вину за беспечность и гибель Ириски.

- Как жалко кису! Бедненькая, бедненькая киса.

Дарья услышала детский голос, когда поднималась из подвала по лестнице в комнату, а потом и увидела копию Киры. Та, выпятив нижнюю губу, стояла в дверном проёме. Дарье хватило мимолётного взгляда, чтобы понять: печаль это существо сейчас изображает, а не чувствует. Притворство, бездарная актёрская игра.

- Такая хорошая киса была, чёрненькая, с хвостиком, - вздохнула девочка. - А эти нехорошие люди её съели. Ох-хо-хо... беда, беда.

Дарья прошла мимо неё в коридор. Оглянулась.

- Это ты дверь в подвал открыла?

Она знала, что честного ответа не услышит, да и какой ответ на самом деле честный? Копия Киры скорчила обиженную гримасу.

- Не открывала я никакую дверь. Не нужно, мамочка, винить меня. Может, ты сама забыла её закрыть, а?

Спорить Дарья не собиралась. С трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться, отвернулась и стремительно пошла дальше по коридору.

- Положи от меня цветочек на могилку кисы! - крикнула ей вслед девочка. - Я буду по ней скучать. И не вини себя ни в чём, мамочка. У тебя есть, кого винить!

Останки кошки Дарья закопала в вишнёвом саду, возле беседки. Вторые похороны за день, но на этот раз без высокомерных людей вокруг. С вымазанными в земле и крови руками, стоя возле могилки с маленьким не слишком аккуратным холмиком, Дарья впервые задумалась о том, что совершенно не помнит похорон Киры, будто их и не было вовсе. Отрезок времени, милосердно вырванный из памяти, из жизни. Даже стало страшно, что когда-нибудь эти воспоминания вернутся.

И тут, словно по чьей-то подлой воле, в голове возник образ лежащей в гробу девочки.

- Нет! - выкрикнула Дарья, проклиная своё вышедшее вдруг из-под контроля воображение.

Образ не желал меркнуть, хоть бери и головой бейся о стену.