Мгла заполнила почти всё пространство, кроме участка, на котором находились Дарья и узники. Из глубин дымной хмари, беззвучно и как-то робко высвечивались голубоватые отблески. Стихия как будто дремала. Но Дарья была уверена: это мрачное спокойствие обманчиво. Затронешь невидимый нерв - и мгла взорвётся, выстрелит чёрными протуберанцами, неудержимо разъярится молниями, взревёт чудовищными громовыми раскатами.

- Вот и всё, - тихо промолвил Виктор. Он медленно, морщась от боли, поднялся на ноги. – Я слышу её.

Дарья тоже слышала – звук, словно где-то рядом завывал и стихал ветер. Она подумала о ночах в интернате: рыжеволосая девочка лежит в кровати, натянув одеяло до подбородка. Не может уснуть, смотрит в окно, на стекле которого тени образовали дрожащие корявые узоры. А за окном промозглая осень. И ветер завывает. Девочке мерещится, что там, среди мокрых деревьев с пожухлой листвой бродит чудовище. Она даже придумала ему имя… теперь уже и не вспомнить какое, что-то на «Г» … А может, чудовище действительно существовало? Может, Гроза всегда была рядом – бродила, скрываясь в ночи, присматривалась? И выбрала рыжеволосую девочку, чтобы много лет спустя сделать её игрушкой в своих руках.

Ветер. Как дыхание. Она здесь. Это ощущалось кожей, кровью, каждой клеткой тела. Дарья чувствовала, как пространство вокруг тяжелеет, наполняется напряжением. Глаза щипало, в кишках разрастался холод, волосы потрескивали.

Свин тонко заскулил и принялся хлопать себя ладонью по виску, будто пытаясь выбить из головы собственное безумие. Виктор же обречённо смотрел в пол перед собой. Веко в его заплывшем глазу подрагивало, с губ срывался шёпот:

- Я слышу её. Слышу…

Во мгле возник бледный овал лица. Волосы – как продолжение дымной хмари. Гроза с неспешным изяществом ступила на бетонный пол комнаты, и застыла. Несколько мгновений Дарья видела её вполне отчётливо: красивая обнажённая женщина, по телу которой струились лоснящиеся, будто живые иссиня-чёрные ленты. А потом фигура начала двоиться, троиться, растекаться, словно Гроза не могла удержать физическую форму здесь, на чужой территории. Она казалась реальной и нереальной одновременно.

Мозг Дарьи бунтовал. Он возмущённо пытался обработать изображение, полученное с сетчатки глаз, но воспринимал всё как нелогичный зрительный обман. Мозг знал лишь то, что положено знать, а это… это было знание иного измерения.

Взгляд Дарьи сам по себе уползал в сторону, отвергая фиксацию. В глазах лопались сосуды, зрительные нервы ныли, но она с нарастающей злостью упорно пыталась вглядеться в лик Грозы. Это было важно. Дарья внушила себе, что нет ничего важнее. Она должна смотреть в лицо врагу. Как ещё человек, чьё оружие лишь гнев и презрение, может противостоять могущественной стихии? Пускай видит, тварь, что кто-то её не боится! Пускай видит!

Гроза приблизилась к Свину. Струи её волос, плавно, с волнообразной грацией, будто бы стекали с головы лоснящимся потоком, устремляясь в объятия мглы. Теперь её дыхание не было ветром, оно походило на шелест сухой листвы.

Свин всхлипнул и как-то осторожно, снизу-вверх, поглядел на Грозу. Он напоминал обиженного ребёнка – нижняя выпяченная губа чуть дрожала, в чертах лица отпечаталась наивность, какая бывает только у детей и умалишённых.

- Все черепашки ушли, - пожаловался он.