— Завтра сочельник. Но я тебя с собой на утреннюю мессу не зову. Знаю, что ты этого не любишь. А святой отец, чего доброго, ещё захочет устроить из твоего прихода целое представление. Нет уж, тебя и так совсем уже задёргали! Так что спи хоть до полудня, тебя никто не побеспокоит. И пожалуйста, спи нормально, безо всех этих твоих штуковин. Доктора говорят, что вреднее ничего нет, чем засорять свой сон электроникой. Откуда, думаешь, столько сумасшедших вокруг? Не рождены мы, чтобы столько всего запихивать себе в голову.

Продолжая ворчать, бабушка по-хозяйски прошлась по комнате, смахнув воображаемую пылинку с и без того блестящей позолоченной статуэтки, которую дядя Дюк получил в юности за победу в полумарафоне, и побрызгав из пульверизатора на комнатные растения. Заметив, что Саша застыла, стесняясь снимать при ней бюстгальтер, она виновато крякнула и поспешила к двери:

— Всё-всё, оставляю тебя. Спокойной ночи, дорогая моя.

— Спокойной ночи, ба.

Бабушка прикрыла дверь не полностью. Сквозь щель доносились её удаляющаяся шаркающая походка и покашливание. На миг шаги замерли, словно хозяйка задумалась, ничего ли не забыла, но затем возобновились. Пара неярких растровых светильников, встроенных в стену в коридоре, остались включенными.

Незакрытая дверь и включенный свет могли показаться признаками старческой забывчивости. Но были ими лишь отчасти. В детстве, после маминой смерти, Саша отказывалась ложиться спать и закатывала истерики, если эти маленькие ритуалы, создающие атмосферу защищённости, не выполнялись. Должно быть, эти «правила» так крепко запечатлелись в голове у бабушки Лары, что она не подумала, что тридцать лет спустя они вряд ли остались актуальны.

Саша могла бы без труда погасить свет в коридоре через мультирум. Но делать этого почему-то не хотелось. Будто она, вернувшись в эти стены, вновь стала той самой маленькой девочкой со всеми её детскими страхами.

Сложно было представить более уютное место для сна, чем эта спаленка, разместившаяся под крышей дома. Облачившись в старенькую мягкую пижаму, которую в последний раз надевала лет в восемнадцать, Саша укрылась тёплым шерстяным одеялом, и бросила взгляд в заиндевевшее окно. Прямо из постели можно было наблюдать, как нежный снежок тонкой пеленой припорашивает землю. На растущей во дворе сосенке переливалась разноцветными огоньками рождественская гирлянда. Потрескивал камин. Ветки деревьев шуршали по крыше, а на чердаке убаюкивающе скрипели потолочные балки. Здесь можно было не думать ни о чём, а можно было вспоминать о чём-то добром. И просто невозможно было не любить Землю, которую она вознамерилась покинуть.

Саша вдруг осознала, что все эти сумасшедшие годы ей страшно не хватало такого вот спокойного, уютного спального места. С каким же удовольствием она крепко проспала бы здесь бесчисленное множество ночей, даже не помышляя ни о каком онейропроцессинге, ни на секунду не вспоминая ни о какой работе, ни о каких проблемах, задачах и обязанностях, ни о каких опасностях, заговорах и планах мести! В эту минуту она променяла бы все честолюбивые амбиции на трогательное очарование этого гармоничного безвременья, на прекрасную картину в деревянной рамке на стене, застывшей частью которой хотелось быть, позабыв о прошлом и будущем.

Но, как ни старалась она раствориться в этом блаженстве, смыкая усталые глаза, сон не шел.

В отсутствие дополненной реальности она не знала, как долго пролежала, ворочаясь с одного бока на другой, прежде чем неохотно выбраться из-под одеяла. Характерная боль в животе сигнализировала, что наступает первый день не лучшего в жизни любой женщины периода. По меньшей мере на неделю раньше, чем можно было прогнозировать. Но женский цикл выделывает самые неожиданные пируэты, когда постоянно таскаешься между невесомостью и зоной земной гравитации. Особенно — когда тебе уже тридцать восемь, а ты так и не обзавелась детьми.