– Как я вам завидую,- сказал я.- Мне бы так хотелось поехать во Францию, пока я не слишком стар и пока это еще может доставить мне удовольствие.

– Ну, вам еще до старости далеко! Вот глупенький!

– Нет, право, я очень старый. Мне двадцать пять лет. Настоящая д. р.

– А что такое д. р.?

– Вы шутите! Неужели вы в самом деле не знаете?

– Право же нет.

– Дряхлая развалина.- И, вытащив из кармана блокнот, я нацарапал в нем несколько слов,

– Что это вы там пишете? – Она заглянула мне через плечо.- Вот гадкий! Я сейчас вырву этот листок.

Я спрятал блокнот в карман.

– Я собираю сьюзанизмы,- пояснил я.- Вчера вечером вы сказали, что у меня голос – как медовые конфеты, а улыбка – ужасно старая и ужасно гадкая. Для начала вполне достаточно.

– Но это же правда,- возразила она. У вас голос, как медовые конфеты – бархатистый, густой и нежный. Чудесный голос. И я так люблю медовые конфеты! С удовольствием съела бы сейчас, только, к сожалению, у меня все талоны кончились.

– Какое прискорбное событие! – посочувствовал я.- Но если вы заглянете в мой правый карман, может быть, вы там коечто и найдете…

Она перегнулась через мои колени,- ее пушистые, пахнущие апельсином волосы коснулись моей щеки. Краешком глаза я увидел, что мы проезжаем мимо улицы, где живет Элспет. Как давно это было, подумал я, и словно не со мной. Тело, которого через несколько слоев одежды чуть касалась сейчас Сьюзен, было моложе, сильнее, чище того, которое тогда ласкала Элис.

Сьюзен взвизгнула от восторга.

– Миленький Джорик, именно то, чего мне так хотелось! – Она вся просияла.- Джо, вы будете всегда дарить мне то, что я захочу?

– Всегда, дорогая.

Весь остаток пути она крепко держала мою руку, выпуская ее лишь затем, чтобы положить в рот еще одну медовую конфету.

Когда-то Бентон был живописным и удивительно своеобразным городком,- там даже выделывали особый сыр, который назывался «голубой бентонский». Теперь же вокруг старинных домиков из серого камня, сгрудившихся у мощенной булыжником рыночной площади, образовался уродливый нарост из штукатурки, кирпича и бетона. Но роща сохранилась, хотя из-за прорезавшей ее черной ленты гудронного шоссе она почти совсем утратила ту приятную, немного жуткую тишину, какую положено иметь всем лесам. Мы пошли по лесной дороге, и Сьюзен взяла меня под руку. По обе стороны от нас выстроились темные ряды елей, вокруг – ни души, и было очень тихо, но не так, как мне бы хотелось. За посадками елей начались английские деревья, лиственные, чья зелень, всю зиму находившаяся взаперти, теперь готова была вырваться наружу, словно птичья трель.

Мы углубились в рощу и через некоторое время набрели на небольшую ложбинку у склона холма. И в ту минуту, когда я расстелил на земле плащ и, сев на него, привлек к себе Сьюзен, солнце словно повинуясь моему желанию остаться с ней наедине, коснулось горизонта.

Когда мы поцеловались, Сьюзен крепко прижалась ко мне,- но совсем не так, как Элис, подумал я. Элис прижималась ко мне в порыве страсти, а у Сьюзен это было какой-то детской потребностью в ласке. Она обнимала меня неуклюже, как девочка, которая учится танцевать.

– Я тебя совсем не чувстзую,- сказал я. И, расстегнув ее пальто, начал поглаживать ей спину – теплую под тонкой шерстью свитера. Юбка Сьюзен задралась выше колен, и она машинально одернула ее. Она слегка дрожала – как тогда, на вечере; я осторожно положил руку ей на грудь.

– Как у тебя стучит сердце,- сказал я.- Неужели ты боишься, крошка?

– Сейчас немножко боюсь,- тихо ответила она.

Я просунул руки в широкие рукава ее пальто. Кожа (у нее была такая прохладная, нежная, что собственные пальцы показались мне грубыми и толстыми, как сардельки.