Сергей вырвался из их рук, перескочил через плетень и  сбежал  вниз  по

косогору, и пробрался мимо огородов к частоколу.

Огляделся по сторонам - дозорных не было видно, наверно, дремлют у себя

на насесте, что над воротами. А потом он  нырнул  в  потаенный,  одному  ему

известный ход и вскоре вылез из кустов, что нависали над оврагом.  Здесь  он

часто прятался от всевидящих глаз ябедницы Алевтины.  Овраг  длинной  прямой

линией уходил к городу. Дно его заросло малинником, но  кое-где  на  склонах

торчали высокие разлохмаченные стебли ядовитой  крапивы.  Дурохвосты  в  эти

края порой забредали, но в овраге ни разу не видели хищных  котяр.  Говорят,

запах старого железа их отпугивает. А железа здесь хватало.

Харитон как-то пояснил,  что  раньше,  когда  Москва  городская  досюда

тянулась, это и не овраг был вовсе, а дорога подземная. Тут она поверху шла,

но ближе к реке она ныряет глубоко вниз. Так что же по ней  не  ходят-ездят,

недоверчиво  спросила  Клавдия,  на  что  Харитон  только  рукой  махнул   -

отъездились, мол. Потом он рассказал, как давным-давно, до моровой погибели,

здесь ходили поезда, и тысячи людей катались на них. И он  тоже  катался,  а

когда лихо накатило, то он в этих поездах трупы вывозил на чумное огнище.

Наслушавшись историй, Сергей долго потом ковырялся в овраге и  раскопал

на дне куски металла, обломки бетонных плит  и  несколько  совершенно  целых

керамических плиток с синим узором. Клавдия  немедленно  плитки  отобрала  и

пристроила их у себя на кухне -  горячую  посуду  ставить.  Однажды  Сергей,

выбрав до последней ягодки ближайшие малинники,  забрел  по  оврагу  далеко,

пока не уперся в насыпь.

Вскарабкался было на нее, но на середине  зацепился  за  кривой  ржавый

штырь и чуть не полетел в щель, что зияла между насыпью и  обломками  бетона

от старого рухнувшего моста. Из щели дуло сырым холодным ветром, лезть  туда

было боязно, да и надобности никакой не имелось.

Говорили, что под заброшенными домами, вернее,  под  тем,  что  от  них

осталось, таятся огромные-пещеры, да такие, что вся деревня по  самые  крыши

уместится. И что, мол, там много чего сохранилось от прежних времен,  только

вот проку от того добра нет, кто  найдет  и  вынесет  наружу  -  тому  хворь

неминуемая и карачун выйдет. А еще, сказывали, в подземных  покоях  спят  на

холодных лежаках хрипуны. На вид они поначалу люди как  люди,  только  ежели

приглядеться - светятся будто гнилушки. Станут речи мудреные  заводить,  так

не разговаривают, а хрипят! Повстречать такого страхолюда - погибель верная,

с перепугу околеешь, а то еще хрипун метровым языком тебя обовьет и  к  себе

под землю утянет, а там до смерти заговорит или же попросту удавит.

Сладко и страшно было слушать эти байки  тягучими  вечерами,  а  потом,

накрывшись с головой овчиной, вздрагивать,  засыпая,  от  внезапного  скрипа

ставен  или  еле  слышного  далекого  мява  дурохвоста,  по  весеннему  гону

забежавшего в жилые места...

Порой соседи, вернувшись с дальних огородов, рассказывали о  непонятных

людях, проходивших старыми тропами по своим непонятным делам.  С  такими  не

связывались и старались не попадаться им на глаза.