– Говорят, он известен как большой знаток женщин, – хитро заметил Эван. – Я подумал, может он наконец объяснил тебе, что заниматься сексом гораздо интереснее, чем фотографировать.

– Это для тебя, – огрызнулась она. – Гейб Фолкнер – легендарная личность. Мне необязательно знать его лично, чтобы понимать это. Кто еще мог добровольно сдаться Красному Декабрю – этой кучке фанатиков, чтобы спасти двух своих репортеров?

Эван в изумлении уставился на нее.

– Я знал, что ты боготворишь его, но не настолько же! Мне казалось, что я воспитал в тебе больше здравого смысла.

– Мне необходимо сделать репортаж о побеге Фолкнера, – твердо сказала Ронни. – Любой фотожурналист рискнул бы своей шкурой ради этого.

– Тебе повезет, если ты уйдешь оттуда живой.

– Я попробую.

– Ты просто безумная. Фолкнер после пыток будет не в лучшей форме. Он не сможет тебе помочь.

– Ты недооцениваешь его.

– Ну, не знаю. Может, ты и права. Мохамед говорил, что он крепкий парень.

Гейб был не просто крепким парнем. Проработав пять лет иностранным корреспондентом, он вернулся в Техас, на маленькую радиостанцию, которая досталась ему по наследству от отца, и превратил ее в настоящую информационную империю, со своими газетами, журналами и кабельным каналом.

Несмотря на крутой нрав, Гейб имел репутацию человека, абсолютно честного и порядочного в бизнесе и стоящего горой за своих сотрудников. В мире, где репортеры принимались на работу и увольнялись посредством компьютера, Гейб создал старомодную родственную атмосферу в коллективе. Он подобрал порядочных людей, дал им отличную зарплату, и с этого момента они находились под его безграничной отеческой защитой. В ответ он получал от журналистов отличную работу и человеческую преданность.

– Даже если Фолкнер поможет нам, – рассуждал Эван, – даже если все пройдет хорошо, тебе вряд ли удастся спрятать его. Если ты попадешь в переделку, тебе нечего рассчитывать на правительство Саид Абабы. Они выслуживаются перед Вашингтоном, но побоятся связываться с Красным Декабрем.

– Я все знаю, – нетерпеливо сказала Ронни. – Но зачем заранее настраиваться на самое плохое. Все будет нормально. Мы же все предусмотрели.

– Может, стоит подождать еще пару дней? – осторожно спросил Эван. – Возможно, Вашингтону удастся что нибудь сделать?

– Эти убийцы могут расправиться с Фолкнером в любой момент. Или отвезти куда нибудь, где мы его никогда не найдем. Хватит спорить. Ты же обещал мне помочь. Мы должны сделать это сегодня ночью. Я буду ждать в той нише на улице Верблюдов в одиннадцать вечера. Если ты не пришлешь мне обещанную помощь, меня схватят, и тогда они убьют нас обоих. – Ее лицо осветила озорная улыбка. – Тогда тебе придется прийти на мои похороны, а ты ведь ненавидишь такие развлечения.

– С чего ты решила, что я вообще на них пойду?

– Потому что, если ты не придешь, я буду являться к себе по ночам немым укором.

– С тебя, пожалуй, станется. – Эван нахмурился. – Ладно. Я согласен. Только многого от меня не жди. Я расплачиваюсь с Мохамедом и Фатимой и умываю руки.

– Это все, о чем я прошу, – с облегчением сказала Ронни. – А ты уверен, что Мохамед хорошо стреляет?

Эван утвердительно кивнул.

– Да, особенно с близкого расстояния. – Он усмехнулся. – И как это ты разрешила стрелять в охрану? Твое сердце, наверное, обливается кровью из за них?

– У нас нет другого выхода. К тому же их сердца не дрогнули, когда они взорвали автобус со школьниками в прошлом месяце.

Ронни наклонилась и поцеловала отца в лоб.

– Спасибо, Эван.

– Ты волнуешься сильнее, чем я думал, если разводишь такие телячьи нежности, – удивился Эван.