|
— Альк качнулся вперед, угомонил прорвавшегося сквозь крыс соотечественника и снова прислонился к Рыске. Девушка чувствовала, как он дышит, как его то и дело начинает колотить странная мелкая дрожь и как он напрягает мышцы, пытаясь ее сдержать. — А сейчас его нет ни у кого. Давай. И, что бы ни случилось, не останавливайся. На сей раз Рыске даже не пришлось сосредотачиваться. Ей так хотелось убежать из этой яви — куда угодно, хоть прямиком к Хольге, — что едва девушка закрыла глаза, как в ладони лег ворот. Уже не деревянный, теплый и шершавый, а холодный, железный, неохватный — иначе как он выдержит груз стольких судеб? — Альк, я не смогу! Я его даже с места не сдвину. — Сможем. — Альк по-прежнему стоял за Рыской, отбивая участившиеся атаки, — и одновременно девушке померещилось, что его руки сжались на вороте рядом с ее руками. Ты всегда так говоришь! — захотелось закричать девушке. — Вечно хватаешься за то, что тебе не под силу, надрываешься до смерти, и даже она тебя ничему не учит! Теперь Рыска впервые его поняла. Повернуть деревянный ворот — маленький, легкий, личный — может каждый. Но ради них кому-то приходится встать и у железного. Ворот скрипнул — и пошел со щелчками считать зубцы шестеренок. Сначала набирая ход, а потом снова стопорясь, будто увязая в наматывающихся на него дорогах. В какой-то миг Рыске показалось, что они достигла предела. Но не твердого, как скала, а будто свиная плевка на окне, в которое с размаху ударилась выращенная в избе синичка. Ты точно этого хочешь? — словно спрашивал ее дар. — Ты согласна заплатить эту цену? Вы оба согласны? — Давай! — страшно изменившимся голосом прорычал Альк, судорожным взмахом перерубая медвежью рогатину с окованными концами. Сдавленно, отчаянно вскрикнул Жар, почти одновременно захрипел с другой стороны Мих, и звон их мечей оборвался. Цыки не было слышно уже давно. Рыска не открывала глаз, но сквозь зажмуренные веки все равно текли горячие жгучие слезы. — Я не хочу, — чуть слышно прошептала она, зная, что ее желание опять ничего не значит. Решение должна принимать совесть — что станет большим на ней пятном? И будто лопнуло что-то, побежала, раскатываясь к окоему, новая тропка — узкая, нехоженая, то тонущая в высокой траве, то выныривающая из нее на гребне холма. Раздался вздох-стон, совсем непохожий на резкое, злое дыхание Алька во время боя, и стена за Рыскиной спиной начала исчезать, таять, оседать на землю… — Альк! Алечка!!! Обернуться она не успела. * * * Отшельник проснулся перед самым рассветом: темень, заполонившая скит, была гуще некуда — дальше только редеть. Несмотря на открытое окно, грудь спирало от духоты. Но еще хуже ее было смутное, как послевкусие от дурного сна, беспокойство. Гадать, чем оно вызвано, бесполезно: тысячи причин, из которых верной окажется самая невероятная. В прошлый раз… Впрочем, тогда дар проявился куда сильнее. А сейчас просто сообщал, как по старой дружбе: где-то что-то происходит, но ты, старик, уже выбыл из этой игры. Последние полтора месяца отшельник спал плохо. Вычеркнуть человека из жизни несложно, выкинуть из сердца — куда труднее. Даже если уверен, что поступил правильно. А когда — такими вот бессонными, смурными ночами — начинают терзать душу ниспосланные Сашием сомнения… Старик поворочался с боку на бок и понял, что толку не будет. Лучше встать, зажечь светильник и почитать книгу, пока глаза снова не начнут слипаться. |
