— Чудесно! — восклицал Глинка. — Подлинность во всём. Везде сила!

Когда гости, обрадованные похвалами, удалились, Глинка сказал:

— Вот оно, наше будущее. Возможно, что этот юнец станет моим преемником.

Подождав немного, Стасов напомнил о записках. Первую, отредактированную им часть он принёс с собой. Глинка взглянул рассеянно:

— В другой раз, хорошо?

И опять заговорил о Балакиреве. Улыбышев-то молодец — какую нашёл жемчужину!

— Да, — сказал Стасов, — я слыхал об этом Милии. У него было нелёгкое детство.

— Ну, ему тоже палец в рот не клади, — с явным одобрением сказал Глинка. — И сам найдёт дорогу, и других поведёт за собой.

Так оно в точности и произошло…

8. Размышления о новогоднем тосте

…Следовало бы для наступившего новогоднего праздника набросать застольное слово: Стасова на всех сборищах выбирали председателем пира. Шутка ли: канун Нового столетия.

В доме Стасова, как всегда, будет много гостей: Римский-Корсаков, Кюи и тот самый Балакирев, которого чуть ли не полвека назад благословил Глинка. Будут и «внуки», среди них — Глазунов.

Бородина и Мусоргского уже нет с ними. Но хозяин дома почтит их: невидимые, они будут присутствовать на празднике.

Но первое его слово будет о Глинке.

«Как от солнца лучи…» Да, именно так и следует начать тост. «Как от солнца лучи, идут от Глинки все пути русской музыки. Всё — и сказочное, и героическое, и задушевное, — всё от Глинки. И женские характеры, и русский Восток, великолепно открытый в „Руслане“».

Это будет как бы обзор всей русской музыки за прошедший век.

Правда, Стасов уже писал об этом. И нужен ли его собратьям такой обзор, особенно в дружеском кругу? Русские композиторы и сами знают, чем они обязаны Глинке.

Не высказать ли свои теперешние мысли о Глинке, о его последних годах? О том, как его дух не надломился в конце жизни, а продолжал бороться. Не рассказать ли о забытом черновике?

Но, если подумать, разве для современников и будущих поколений так важны намерения художника? Важно то, что он им оставил. А оставил он так много, что всякие мысли и предположения о том, чего он не успел, можно и не высказывать. Тем более в торжественной обстановке.

Так размышлял Стасов.

Что же касается воспоминаний, думал он далее, то они бывают двух родов: одни стоят того, чтобы сделать их всеобщим достоянием — они поучительны. Другие, как бы ни волновали душу, должны остаться в её глубине. Их хранишь, как старинный сувенир, драгоценный для тебя одного.

…Разве какой-нибудь писатель напишет об этом психологический этюд.

Но не такова была натура Стасова, чтобы вспоминать прошедшее для себя без выводов, полезных обществу. Уединения он не любил, одиночества никогда не знал. И то, что не было его прямой задачей, он отвергал.

Вот почему он был склонен даже упрекнуть свою совесть за то, что просидел битый час у рабочего стола, не работая, а только перебирая в памяти какие-то дополнения к биографии, которую он уже исчерпал. Сколько бы ни осталось времени, пускай совсем мало, — занятия живые и нужные ещё ждут.

Со вздохом он отобрал найденные материалы о Верстовском — ведь для этого он и заглянул в свой архив, потом спрятал черновик в шкаф, где хранились старые бумаги.

Был уже вечер. Но пока он продолжается, не прекращается и работа. Владимир Васильевич ещё некоторое время ходил по кабинету.