ИЗ РАЗНЫХ ДАЛЕЙ

Пролог

Очень высокий, худой человек в очках, не скрывающих ясную голубизну его глаз, стоял в саду, у террасы, глядя вдаль. Он, видимо, ждал кого-то. Солнце уже село, наступил долгий светлый вечер.

Из дома раздавались звуки рояля: жена играла фа-минорный ноктюрн Шопена. Как артистично! Она могла бы давать концерты и радовать не только близких… Не пришлось — в том была не её вина.

Среди кустов запел соловей, но это не мешало слушать музыку. Была какая-то гармоничность в одновременном звучании ноктюрна и соловьиной песни, словно у них был один источник.

Он чувствовал себя очень утомлённым. Напоминала о себе и тяжёлая болезнь. Но в те дни, когда она отступала, он особенно явственно ощущал природу, её запахи, краски, звуки.

Задумчивый Любенск, где он проводил летние месяцы, тихий ласковый вечер, пение соловья и звуки рояля — всё это настраивало на поэтический лад.

Скоро взойдёт луна, а соловей умолкнет. Серебристый свет над озером будет такой же, как в ту ночь, когда морская царевна покинула свой подводный терем, чтобы послушать песню гусляра.

Да, они покидают своё волшебное царство, неземные существа, сказочные духи. Завороженные людскими песнями, они приходят к людям. И тогда рождается новая песня или сказка. Но милые призраки недолго остаются среди людей: они исчезают, тают, и только их прощальные голоса слышатся в брызгах ручья, в журчании убывающего снега.

Надежда Николаевна перестала играть и вышла на террасу. Она знала, о чём думает композитор: недаром они более тридцати лет пробыли вместе. Гости, которых он ждал, приятны ему. Но на прошлой неделе после отъезда таких же приятных гостей ему сделалось худо.

Угадывая её мысли, композитор сказал:

— Будет только Ястребцев да ещё один молодой человек.

— А как ты себя чувствуешь?

— Отлично. Особенно после ноктюрна. — И он поцеловал у неё руку.

Ястребцева, любителя музыки, композитор называл «своим великим почитателем». Ещё молодой, любознательный, напористый, Василий Васильевич Ястребцев был очень музыкален, обладал феноменальной памятью и способностью к анализу. Он и сочинял немного, но было ясно, что он станет не композитором, а, скорее, музыкальным критиком.

Ястребцев приехал вместе со своим протеже, шестнадцатилетним родственником. Тот умолил привести его сюда. Ястребцев сказал хозяевам:

— Вот мой Алёша Дубровин, о котором я вам говорил. Утомлять не будет. Тем более, что я предупредил: не задерживаться и говорить мало.

— Там видно будет, — улыбаясь, сказал композитор.

Юный гость наблюдал.

Хозяин, высокий, бледный, с длинной седой бородой, сам направлял и поддерживал разговор. Один только раз запнулся: «Там, в моей опере… ну там… где пляска скоморохов…» Подумать только: он запамятовал название своей «Снегурочки»!

Ястребцев деликатно напомнил, и разговор продолжался.

К террасе вела длинная аллея. Когда стемнело, показалась луна и осветила озеро среди тростников. Хозяйка, стройная женщина с красивым строгим лицом, заговорила о том, как была создана опера «Садко».

— А вот и декорации! — сказал Ястребцев, указав на озеро и луну. И прибавил, обращаясь к Алёше Дубровину: — Хозяин этого дома — волшебник. Он умеет музыкой рисовать фантастические образы, совсем не похожие на живых людей.

Композитор чуть поморщился.