И что же? Вернувшись домой, мосье Поль узнал, что его мать получила наследство. Совсем небольшое, но достаточное, чтобы скромно жить и не стремиться к несбыточному.

— Как благоразумно! — тихо и с уважением сказал Коля.

Но в детской — уже по-русски — он высказал другое мнение:

— Какой дурацкий конец! Держу пари, что она его сама придумала.

К праздникам приехало много приглашённых — и взрослых и детей. Каждый день катались на санях с горок, а вечером танцевали. Для гостей завели оркестрину, потом приехал специально приглашённый тапер, и начался долгий вальс.

И, пока в зале кружились пары, в соседних комнатах и во всём доме шла своя, нетанцевальная жизнь. Но и она каким-то непостижимым образом была втянута в стихию вальса. Всё, что делалось вокруг, как бы подчинялось вальсовому трёхдольному размеру. Дети что-то оживлённо обсуждали в углу; в кабинете отца играли в карты. Среди отрывочных восклицаний игроков раздавался призыв: «Сашенька, не подсядешь ли к нам? Ты приносишь мне счастье!» Ещё бы не приносила! Она приближалась — Воздушной походкой, Как будто танцуя. Но няня шептала ей что-то. И счастье опять — Покидало отца — И других игроков.

У окна отдыхающие от танцев девушки, в том же ритме вальса, обмахивались веерами, Легко щебетали, Смеялись шуткам Володи Брушко — Гимназиста из Вятки.

И вальс объединял всех своей длящейся магией.

Ничто в доме не ускользнуло от него: все движения, разговоры и, вероятно, мысли подчинялись вальсу и укладывались в него без остатка.

Открытие! Значит, совсем не обязательно участвовать в танце: можно жить своей жизнью, а он всё равно не отпустит. Разговоры, споры, размышления отдельных лиц, уединение каждого — всё это возможно и среди не танцующих, но в ритме и мелодии вальса.

Когда через много лет Петя услыхал впервые оперу «Фауст» и вальс из второго действия, он как-то пронзительно отчётливо вспомнил детство и зимний воткинский бал.

Вальс — это радость. Трёхдольный размер свободный, раскованный, и оттого так нравится всем. А что, если попробовать сочинить свой вальс внутри этого большого? Нарушит ли это общую гармонию?

Петя стал кружиться один, мысленно напевая свой трёхдольный танец, отдельную, только что сочинённую, на ходу рождающуюся мелодию.

— Смотрите, Петя вальсирует! — вскричал кто-то из гостей.

Фанни, танцевавшая с офицером, тревожно оглянулась, но тут же, успокоившись, с улыбкой сказала партнёру:

— Этот мальчик так пластичен, прелесть!

Офицер мельком взглянул на Петю и ещё сильнее закружил свою даму.

Она была очень мила в тот вечер. Её губы казались чуть припухшими, из аккуратной причёски выбился локон. Губы — самая выразительная черта в лице Фанни: когда она довольна и весела, они как бы припухают, и это очень идёт к ней, особенно когда она улыбается. А в иные разы, когда она сердится, губы совсем пропадают, как у старушки.

— Славная девушка! — сказала тётушка Елизавета Андреевна другой даме. — Может быть, она в России найдёт своё счастье!

Та кивнула: «Дай-то бог!» И в музыке в это время промелькнуло лёгкое глиссандо, словно символ Фанниной надежды.

Но всё хорошее быстро приходит к концу. Фанни оставила своего кавалера, подошла к детям и напомнила, что пора спать. Походка у неё оставалась танцующей и лицо — оживлённым, но она уже не улыбалась, и губы стали тоньше.

Было ещё рано, на что жалобно ссылалась маленькая Саня, но режим есть режим. Не помогло и Коле, что он весь вечер вёл себя, как большой, и всем нравился; его также отправили в детскую.