Она сама привезла Фанни в Воткинск и в дороге успела внушить ей доверие.

Хозяин дома, представительный, грузный, в прошлом военный, был лет на двадцать старше жены. Его дочь от первого брака Зина и племянница Лида, жившая в доме на правах дочери, были старшими детьми. Остальные четверо — совсем малы: старшему мальчику исполнилось шесть лет.

Начальник большого завода, всегда занятой, Илья Петрович Чайковский не вмешивался в домашние дела, во всём полагаясь на жену, перед которой явно благоговел.

Шутливо, но тоже по-доброму он приветствовал Фанни, и она скоро почувствовала себя в доме, как в родной семье. Об этом она и писала своей сестре: «Как несправедливы слухи о русских! Эти люди так добры. А природа! Какие здесь закаты! Что же касается моих питомцев, то я ими довольна: старшие девицы рассудительны и прилежны, с мальчиками несколько труднее».

Это не относилось к Nicolas. Он был прелестный ребёнок, очень развитой для своих лет, послушный, внимательный ко всем и такой красивый. Трудности доставлял младший, Пьер, хотя и в нём было обаяние. Он не сразу поддавался внушению; то задумчивый и рассеянный, то подвижный и весёлый, он был доверчив, но вспыльчив и упрям. Много усилий нужно было затратить, чтобы внести покой в эту смятенную душу.

Такими видела их Фанни. Шестилетний Коля действительно был аккуратный, вежливый, но она не подозревала, что он уже по-своему приспособился к жизни. Слишком рано он понял, каким надо казаться, чтобы всем нравиться и никого не огорчать. А в душе уже кое-что скрывал.

При своём счастливом характере он умел отгонять то, что его тяготило. И впоследствии Коля тоже выходил победителем из любого затруднения. Он, например, принадлежал к тем ученикам, которые умеют отвечать на уроке или на экзамене независимо от того, как они знают предмет. Конечно, Коля всё знал, но отвечал он всегда лучше, чем готовился. А другие отвечали хуже, чем знали.

Петя ещё не учился. Его образ жизни был такой же, как у трёхлетней сестры и двухлетнего брата. Но разница в один и в два года — это немало. Он умолял, чтобы его также учили или хотя бы позволили присутствовать на уроках Коли. Гувернантка разрешила — не без сопротивления: у неё была своя метода, которую она горячо отстаивала.

Она знала, что надо быть в меру строгой, в меру ласковой; что, раз отказав, нельзя менять решение, и корила себя, что вняла уговорам Александры Андреевны — допустить Пьера до занятий. Усвоила она также, что к каждому воспитаннику должен быть свой подход: что годится для Nicolas, то не может быть применимо к Пьеру. Nicolas суховат немного; стало быть, не худо и повлиять на его воображение: пусть и поволнуется иногда. Но для нервного, впечатлительного Пьера всякое возбуждение, волнение — сущий яд: он и так до невозможности чувствителен — стеклянный ребёнок. Конечно, и с ним нужно быть ласковой, но очень, очень твёрдой.

И Фанни задалась целью оградить Пьера от пагубного увлечения, которое, как она заметила, уже захватило его целиком. Всё его волновало, но более всего — музыка. Он был просто одержим этой любовью и готов просиживать целые часы у фортепьяно — в ущерб собственному здоровью. Его глаза расширялись, уши горели, — стало быть, он находился в ажитации.

Илья Петрович был убеждён, что детей следует как можно раньше приобщить к прекрасному. В доме было фортепьяно и, кроме того, механический инструмент, новинка — оркестрина. Не слишком ли много для впечатлительного ребёнка? Пьер всё слушал музыку, потом импровизировал за фортепьяно. Вначале он доверительно кивал Фанни, как бы приглашая её разделить с ним его радость. Потом, заметив, что она недовольно сжимает губы, только смотрел умоляюще, а под конец, едва завидя её, сам захлопывал крышку и уходил. Но она знала, что если он и не станет плакать, то будет весь день слоняться по комнатам и вздыхать с таким видом, словно у него отняли самое дорогое.