|
Коридор привел меня к кухне. Заглянув в кухню, я увидел следующее: в тусклом маслянистом свете (совсем как в одном незадолго до того просмотренном польском фильме), держа в руках нечто, напоминающее тол-стенный вертел, спиной ко мне стояла сгорбленная старушка. Я и моргнуть не успел, как она взмахнула этой штукой и – бац! – воткнула ее угрю в спину. Просто сцена из какого-то древнего сна… Я молча вернулся на второй этаж и сел рядом с товарищем. Через некоторое время пришла прислуга и со словами «простите, что заставили вас так долго ждать» поставила перед нами наш заказ – разделанного и зажаренного в соусе золотисто-коричневого угря на белоснежном рисе. Это был, кроме всяких шуток, по-настоящему вкусный, просто наивкуснейший угорь. Угорь – блюдо с характером. В этом я уверен, как ни в чем другом. В небе над Родосом Возможно, я не прав, но мне кажется, что бывают в жизни такие моменты, когда мы вплот-ную приближаемся к смерти. Случаи, когда люди подвергаются смертельной опасности, не ред-кость, но речь не об этом. А о том, что иногда, без всякой видимой на то причины, вдруг осозна-ешь, что смерть – вот она, совсем рядом. Обычно мы живем, особо не задумываясь о том, что умрем (ведь если об этом постоянно думать, то сил на жизнь уже не хватит). Но потом вдруг что-то происходит, и ты чувствуешь на загривке холодок – дыхание смерти. И сразу становится ясно, что, хоть мы и воспринимаем свою жизнь как нечто само собой разумеющееся, обедаем рисом и рыбой, шутим сами и смеемся шуткам окружающих, но стоит ветру подуть чуть в сторону, и мы – как мимолетное виденье – исчезнем и следа от нас не останется. И как только мы это осознаем, мир вокруг нас пусть на время, но полностью преображается. Однажды в Греции, когда я летел на маленьком двухмоторном самолете, мне довелось ис-пытать это чувство. Наш самолет больше всего походил на хлипкую консервную банку из-под сардин. Мне как-то говорили, что именно благодаря простоте устройства с машинами этого типа аварии случаются очень редко. Может, оно и так, но когда мы заходили на посадку в аэропорт Родоса, по неизвестной мне причине неожиданно заглохли оба мотора. Впрочем, ни стюардесса, ни сидевшие в салоне пассажиры не выглядели обеспокоенными, и я решил, что, наверное, у этих самолетов просто такая особенность и ничего страшного не происходит. После того как заглохли моторы, наступила тягучая тишина. Только еле слышно гудел за бортом ветер. В этот осенний полдень на небе не было ни облачка. Ничто не мешало любованию величественным видом. Внизу под нами с одной стороны проплывали неровные гряды гор, сосновые леса, вереницы белых домиков, а с другой – сияло на солнце Эгейское море. Я парил в вышине. Над всей этой нереальной, недосягаемой красотой. Наш жизненный опыт можно уподобить вязанке хвороста, только вместо сучьев в нее крепко увязаны важные для нас события. И пока я летел в тишине над Родосом, у меня возникло такое ощущение, что веревка, стягивающая мою вязанку, непонятно почему вдруг развязалась. Если бы мне в этот самый момент сказали, что я сейчас умру, я бы даже не удивился. Ну умру, и что? Привычный мне мир рассыпался, а новый двигается вперед уже без меня. Я словно бы сде-лался прозрачным, бесплотным. От меня остались только пять разрозненных чувств, и больше ничего. И теперь, махнув рукой на недоделанные дела, я прощался с уходящим от меня миром. Это было очень странное ощущение погружения в бесконечную пустоту. Но тут заработали моторы, и сразу все вокруг наполнилось шумом. Самолет сделал боль-шой круг и взял курс на посадочную полосу. Потерянные было плоть и кровь вернулись ко мне, и я ступил на остров Родос самым обычным туристом. Потом, как и подобает живому и не соби-рающемуся умирать существу, я перекусил в рыбном ресторане, выпил вина и отправился в гос-тиницу отдыхать. Но смерть как некое шестое чувство осталась во мне и никуда не делась и по сей день. |
