Кусты безмолвствовали. Она подождала еще немного и, тяжело вздохнув, махнула рукой ходяку в зеленых штанах: пошли, мол. Тот резво подхватился и потопал, предварительно вручив ей веник. Машка недоуменно повертела его в руках.

    - Это для разбрызгивания отравы, - пояснила Тиока и, бросив лукавый взгляд на кусты, принялась организовывать оставшихся санитаров.

    Трудовым энтузиазмом они явно не горели.

    Сад настороженно помалкивал. Крызы затаились, учуяв опасность. Ни шороха, ни теней их видно не было. Обыкновенно вездесущие и довольно наглые, сейчас они не показывались на глаза, надеясь избежать катастрофы.

    - И давно ты санитаром работаешь? - спросила Машка покойника, лицо которого все еще перекашивала дурацкая ухмылка. Идти в полном молчании девочке казалось жутковатым.

    - Помер как, - охотно отозвался ходяк. - Давно.

    - Нравится работа? - поинтересовалась она.

    - Нет, - односложно ответил ходяк, помрачнев.

    - Займись чем-нибудь еще, - предложила Машка. - Или вам нельзя самостоятельно работу выбирать?

    - Ничего нельзя, - буркнул он. - Слушаться Мертвого можно.

    - Это плохо, - оценила Машка. Слушаться кого-то беспрекословно она и сама не любила. - А что, со всеми покойниками так? Помер - и сразу в рабство?

    - С некоторыми, - ответил ходяк. - Кто уходить не хотел. Кто мечтал остаться здесь навсегда.

    - В таком виде? - удивилась Машка.

    Спору нет, она и сама когда-то размышляла о бессмертии, но в ее представлении оно выглядело иначе: вечная молодость, власть, богатство и возможность учиться всему, чему пожелаешь. А вечность, наполненная вонью и травлей паразитов в чужих домах, отчего-то совсем не привлекала ее.

    - Наверх хочу, - тоскливо сказал ходяк, глядя на Машку печальными глазами. - Хочу, да Херон не пускает. Не заслужил. Работаю.

    - Ну что ты? Что ты? - повторила Машка. - Будет тебе и наверх, и все остальное.

    - Думаешь? - с надеждой спросил ходяк.

    - Случается, - подтвердила Машка. - Это очень помогает в жизни.

    Ходяк запнулся за толстый, узловатый корень пупочного дерева неуклюжей правой ногой и чуть не упал. Машка машинально поддержала его под локоть. Рука у санитара оказалась твердая и совсем холодная, словно металлическая. Споткнувшись, он, вероятно, ушиб ногу, потому что дальше шел неловким утиным шагом. Поврежденную ногу ходяк слегка подволакивал. Изредка он оборачивался на Машку, и вид у него при этом был извиняющийся.

    - Правда, - сказал он чуть погодя. - Мне хотелось бы туда, дальше, куда уходят все мертвые. Но я не могу. Я слишком тяжелый.

    - А почему ты остался здесь, когда умер? - спросила Машка, больше чтобы поддержать разговор, хотя тема для светской беседы была весьма сомнительна.

    - Не хотел уходить, - пожав плечами, ответил ходяк. - Хотел возле. Хотел всегда. Хотел по-настоящему. Херон предложил остаться и работать на него. Я согласился. Зря.

    - Ты уйдешь, - неуверенно сказала Машка. - Если так хочешь, непременно уйдешь.

    - Когда закончится контракт. - Ходяк вздохнул, и с выдохом из его рта вырвалось ощутимое зловоние. Похоже, покойник то ли не имел привычки чистить зубы, то ли уже начал портиться.

    - А когда он закончится? - спросила Машка.

    - Когда это тело развалится и станет негодным, - отозвался ходяк.

    Взгляд его стал грустным и глубоким, как у бассета. У этих длинноухих и тяжко дышащих по жаре собак часто бывает именно такой взгляд, олицетворяющий всю скорбь мира.