На следующий день Мартин отправился с турагентом в Вицнау. Шале, что он снял, находилось в верхнем конце деревни, у самого озера, в стороне от дороги. За исключением курсирующего мимо пароходика здесь ничто больше не напоминало о ярмарочном балагане курортного сезона. Напротив, чуть левее, поднимался Буоксер-Горн, справа — Бюргеншток, а посредине, чуть в глубине, Штансер-Горн, тогда как сзади, за скрытым густой листвой берегом озера, высилась крутая и совершенно белая отвесная скала. Этот маленький садовый уголок даже и сейчас, в туристический сезон, сохранял нетронутую красоту и свежесть, которые весной и поздней осенью красят здешнее озеро и его берега. В этом незамысловатом идиллическом пейзаже, в смене красок свинцового оттенка чистой воды и обсаженной фруктовыми деревьями светло-зеленой береговой полоски избалованный глаз поэта находил умиротворение, которого тщетно искал в высоких Альпах или на юге. И хотя на форму вот этих вот гор и особенности красок растительного мира уже оказывала подспудное влияние альпийская мощь и чистота, в пейзаже было что-то и от идиллии не самых высоких гор — с их лесом, садами и простой прелестью возделываемой земли. Мартин все это очень хорошо замечал и любил эту местность — она напоминала ему родину и то время, когда природа и пейзаж еще имели над ним власть. Эти недели, когда он скрывался здесь, в этой тишине, возвращали ему каждый раз ощущение благодатной печали, похожей на ту, с какой ступаешь после дальнего и долгого отсутствия на площадку, где играл в детстве. В этой тишине зелени он, не противясь, предавался грезам и воспоминаниям своей жизни, и здесь его фантазия черпала нежное, сказочное вдохновение, которое он позднее, в месяцы последующего напряженного труда, целый год неустанно и с тонким вкусом облекал в окончательные и удачные стихотворные формы. В эту отрешенность от земного мира его сопровождали любимые поэты: небольшое собрание книг, большей частью старинные издания греческих поэтов, воспевающих идиллию, таких как Лонг, поэтов Возрождения, как Ариосто, и несколько томиков итальянских сонетов. С каким-то особенным настроением вглядывался он сегодня в знакомые пейзажи и в нетерпении думал о том приближавшемся времени, что должно было наполнить его на этот раз не мечтательным, плодоносящим покоем одинокой сельской жизни, а сладостной страстью, возбуждающей его изнутри, чего он так ненасытно желал всем своим требовательным существом.

Старый лодочник, заметив поэта с озера, помахал ему шляпой.

— Приветствую вас, господин Циммерманн, — крикнул Мартин, кивнув ему в ответ.

— Пришло время опять сесть за весла, — засмеялся старик. — Какую лодку возьмете в этом году?

— Пока никакую, — поблагодарил его за внимание Мартин. — Ко мне должны прибыть гости, так я надеюсь. Так что попозже, господин Циммерманн.

Старик разочарованно поплыл дальше, к причалу.

Ближе к вечеру моторная лодка Мартина небыстро скользила по освещенной золотистыми лучами глади озера назад в Люцерн. Поэта не покидало ощущение, что сегодня он в последний раз насладится облюбованным им кусочком земли, таким тихим и чистым. В Люцерне его встретило оживление, был час променада на набережной, повсюду звучала громкая музыка, как и всегда, когда здесь начинался курортный сезон. На одном из отходивших от пристани пароходиков он заметил фигуру молодого человека в широкополой шляпе и короткой куртке. По его поведению было понятно, что он впервые видит это озеро. Кто-нибудь из немецких студентов или художников, отбывающих в свою первую поездку на юг, в путешествие до Флюэлена по воде.