– Очень просто: кто нибудь из вашего замечательного редакционного коллектива снабжал его или его шефов информацией.

– Кто? – подалась вперед Алена.

– Не знаю, – сказал Обнорский. – Но это установить нетрудно. Так что там дальше относительно «дрессировщика»?

– Вайс вел себя как дрессировщик: сначала он приучил Георгия к себе, потом внушил ему мысль о необходимости глотать эти чумовые колеса. Но и колеса то он давал Георгию тогда, когда Гия слушался. А если не слушался – Вайс «исчезал», на связь не выходил, и Гия сидел без таблеток. А без таблеток он уже не мог – его давил депрессняк, он кидался на людей по малейшему поводу. На меня ему было уже наплевать.

– Как быстро, Алена, все эти изменения происходили?

– На глазах… Другое дело, что многие не хотели ничего замечать. И понимать не хотели. Спроси в редакции про Вайса, ответят: «О, Эдик? Эдик отличный мужик…» Еще бы! Эдик всегда приходил со свежим анекдотом, угощал вином, пивом. А того, что он за полтора два месяца сделал Георгия наркоманом, замечать не хотели. Но для меня тогда было главным другое – Георгий отдалился от меня. Из наших отношений как то незаметно исчезло человеческое тепло… Секс? О да, секса стало больше, но человеческое постепенно сходило на нет.

– А что же вы… вы то куда смотрели, Алена? – спросил Обнорский.

– А что я могла сделать? – пожала она плечами.

Обнорскому хотелось вскочить, тряхнуть Алену за плечи и заорать на нее: «Ты что? Ты что несешь, дура?! Мужика на твоих глазах разводят, сажают на наркоту, а ты целку из себя корчишь: что я могла?… Ты и есть самый настоящий соучастник». Но он не закричал, он посмотрел на Зверева, и Сашка ответил ему понимающим взглядом. Ему тоже было очевидно, что Алена не так наивна, как хочет сейчас казаться.

– Потом вы все таки стали передавать Георгию материалы от вашего лю… от Эстера. Почему вы изменили свою позицию?

– Потому, что их стал носить Эдуард Вайс.

– А где брал их Вайс?

– Да где? Наверное, там же. Как вы сказали: «у моего лю…»

– Почему вы так думаете?

– Да потому что материалы были те же самые, о которых мне намекал Эстер. Поэтому я твердо убеждена, что Вайс – человек Хозяина. И я подумала: пусть уж эти материалы идут через меня. Я, по крайней мере, сумею отсеять то, что может стать миной замедленного действия в судьбе Георгия.

– Понятно. Скажите, Алена, какие суммы Хозяин платил за организацию левых публикаций? – спросил Зверев.

– Платил? – удивилась она. – Он ничего не платил.

– Как же так? За черный пиар обычно платят. Обычно немало.

– Он не платил… давал по пятьдесят сто долларов на Интернет кафе. На расходы.

– Любопытно. У Георгия – финансовые проблемы. Он выполняет… э э… довольно деликатную миссию, за которую можно спросить деньги. Но не спрашивает. Как же это понимать?

Алена замялась, потом сказала:

– Он и не мог спросить. Он ни разу не общался с Хозяином лично, только через меня.

– Понятно. Но через вас, Алена, он мог передать: деньги давай.

– Видите ли, Андрей…

– Вижу! – сказал Обнорский. – Вижу. Георгию уготовили роль «жертвы режима», и вы активно помогали «режиссеру» работать с «актером». А жертве не положено быть богатой… Так?

– Нет, – сказала она горячо. – Не так… разумеется, не так.

– Так, Алена! – уверенно, обличительно произнес Зверев. – Вы сами пятнадцать минут назад сказали, что не любили Георгия… что не любили его никогда и с удовольствием приняли предложение разыграть спектакль «Жертва режима».