– Это исключено, – жестко ответил Перемежко. – Вы отлично понимаете, что беседа с Гвоздарским возможна только на наших условиях: диктофон и неразглашение… Если вы не согласны, то…

– Я согласен, – сказал журналист Обнорский.

***

– Я согласен, – сказал Обнорский. – Когда встреча?

– Сейчас. Откладывать нельзя.

– Что – он действительно так плох?

– Медики не дают никаких гарантий… Если вы готовы, я пришлю за вами машину. Диктуйте адрес.

– Спасибо, я доберусь сам.

– Вы что, – изумленно спросил Перемежко, – не доверяете нам?

– Ерунду говорите, Василий Васильевич, – ответил Андрей, раздражаясь. – Я в гостинице «Турист», но машину присылать не надо, доберусь сам… куда ехать?

…Обнорский, Перемежко и контролер шли по коридору тюремной больницы.

Андрей вспомнил, как он впервые попал в подобное заведение. Это было восемь лет назад в Санкт Петербурге. В областной тюремной больнице имени Гааза умирал старый законный вор Барон. Барон боялся унести в могилу тайну похищенной из Эрмитажа картины и сам искал контакта с журналистом Серегиным…

«История повторяется, – думал Андрей. – Снова – тюремная больница, снова – умирающий человек… Конечно, Гвоздарский – это не Барон. Но все равно – история повторяется. Неотвратимо, жестоко, подло».

Перемежко тронул Обнорского за рукав. Андрей повернулся к нему. Контролер прапорщик ушел вперед, полковник и журналист остановились в коридоре. Василий Васильевич сказал:

– Я, Андрей Викторович, еще раз обязан напомнить тебе о неразглашении.

Андрей кивнул. Перемежко смотрел пристально, в упор. Сейчас он не был похож на усталого бухгалтера. Из под безобидной бухгалтерской внешности выглядывал умный, жесткий, битый жизнью оперативник.

– Вопрос о твоем участии в этом деле решался на очень высоком уровне. Ты иностранный журналист… некоторые считают, что не только журналист… Я поддержал решение о допуске тебя к Гвоздарю. Если ты нарушишь наши договоренности, меня вышвырнут из МВД как щенка.

– Я все понял, Василий Василич, – сказал Андрей.

– Разговаривать с Гвоздарским будешь один на один. Под вашу беседу специально освободили палату. Гвоздарь плох, сколько времени вам отпустит медицина, я не знаю… Кассету по завершении разговора сразу отдашь мне. Диктофон у тебя в порядке?

– Всегда в порядке, – сухо сказал Обнорский. Андрею дали белый, застиранный халат с заплаткой на рукаве. Халат был маловат, и Андрей просто набросил его на плечи. Врач брюзгливо сказал Перемежко:

– Вы, полковник, присягу давали?

Василий Васильевич удивленно посмотрел на врача, кивнул.

– А я, – продолжил врач, – давал клятву Гиппократа… Сейчас вы толкаете меня на нарушение клятвы. Я иду на это под давлением вашего генерала и только потому, что Гвоздарский, скорее всего, не жилец. – Врач повернулся к Обнорскому:

– Двадцать минут, молодой человек.

– Да, доктор.

– Для того, чтобы он мог говорить с вами, я сделал ему инъекцию, которая фактически подталкивает его к могиле… вам понятно? Вам знакомо выражение «non nосеrе» [Не навреди (лат.)] ?

– Да, доктор.

Гвоздарский лежал один в плотно заставленной койками палате. Белая марлевая повязка на голове резко контрастировала с желтым скуластым лицом. Лихорадочно горели глаза. Темные, живые. Обнорский посмотрел в эти глаза и подумал, что врач не прав, что не должен раненый бандит умереть. Андрей присел на табуретку возле больничной койки.