Слово «нам» не было случайной оговоркой – секьюрити поднялся в лифте вместе с Андреем… охрана или конвой?

Крымский премьер встретил гостя в холле четвертого этажа. На вид ему было около сорока лет. Премьер оказался крепким, широкоплечим человеком с открытым, располагающим лицом. Чем то он был похож на артиста Евдокимова.

– Здравствуйте, Андрей Викторович, – сказал, протягивая руку, Соболев. – Вы исключительно точны…

Охранник как то незаметно исчез, Соболев и Обнорский остались в холле вдвоем.

– …вы исключительно точны, а вот я должен извиниться – жена моя еще наводит последний марафет… Вы же понимаете – все эти женские штучки!

Употребив слово «жена» вместо официального, положенного премьер министру по рангу, «супруга», Соболев сразу обозначил неформальный характер встречи. Он определенно располагал к себе – в нем не было ничего напускного, «номенклатурного», чего так не любил и опасался Обнорский… Жену премьера ждать не пришлось – Валентина Павловна появилась спустя несколько секунд после слов про «все эти женские штучки». Она вышла в вечернем платье, и Обнорский снова вспомнил про свои джинсы и свитер.

Соболев представил жену, Андрей галантно поцеловал ей руку.

– Мы покушаем в зимнем саду, – сказал Соболев. – Прошу вас. Стол уже накрыт, и нас ожидает бутылка замечательного «бастардо» девятьсот шестьдесят пятого года.

Столик посреди зимнего сада был уже сервирован, рядом застыл официант с профессионально внимательным лицом и в «бабочке». На белоснежной скатерти не было ни единой морщинки, сверкал хрусталь, в центре стола высилась бутылка непревзойденного крымского «бастардо»… Как то сразу удалось избежать банального «политесного» разговора о погоде, красотах Северной Венеции и Тавриды, и прочей «обязательной» в таких случаях ерунды. Халдей в «бабочке» откупорил вино, Соболев заговорил о крымских винах. О чудовищной трагедии горбачевской эпохи, когда безжалостно вырубалась элитная лоза. О самоубийстве знаменитого крымского винодела… Соболев говорил горячо, страстно, о наболевшем. В его голосе слышались горечь и скрытая ярость… Обнорский ощутил симпатию к этому крепкому открытому мужику (хотя слово «мужик» как то не очень употребимо к премьер министру).

А «бастардо» оказался хорош. Чудо как хорош.

– За наше знакомство! – сказал Соболев, и бокалы с рубиновым вином сошлись, пропели глубоко, мелодично.

– Нам с Валентиной, – продолжил Соболев, когда выпили вина, – очень хотелось познакомиться с вами, Андрей, потому что мы оба ваши поклонники… Справедливости ради замечу, что ваши книги первой открыла Валя. Она, можно сказать, настояла, чтобы я прочитал «Переводчика». Я ведь в силу своей работы довольно таки сильно занят, и свободного времени негусто… Но Валентина настояла, и я прочитал. За одну ночь! И сразу понял, что это пережитое, это – выстраданное, это – НАСТОЯЩЕЕ.

– Благодарю вас, – сказал Андрей.

Похвала была – чего ж скрывать? – приятна. Вдвойне приятна оттого, что Соболев говорил искренне, от души…

– Это мы вас должны благодарить, – ответил премьер. – За хорошую, честную книгу… Я берусь об этом судить потому, что сам прошел через Афган, был пулеметчиком и даже (Соболев усмехнулся не очень весело) был награжден… так что – ПОНИМАЮ.

Обнорский, исполнявший несколько лет «интернациональный долг» на Ближнем Востоке, видевший своими глазами кровавую мусульманскую резню во всей ее бессмысленной жестокости и мерзости, относился к коллегам фронтовикам с искренним уважением.