Оба ненадолго замолчали, встретившись взглядами, потом отвели глаза. Ральф поднял чашку. – Я пью слишком много кофе. Эта кампания не идет на пользу моему здоровью. Работа допоздна, банкеты с пережаренными цыплятами, кофе. Но подозреваю, я все равно выживу.

– Как, кстати, проходит кампания? Последнюю неделю я ни за чем не следила. Начнись мировая война, я бы, наверное, и об этом не знала.

– Мы все еще лидируем, но, согласно опросам общественного мнения, разрыв между нами сократился. Джонсон – опасный противник, скажу я вам. Он умеет говорить. Женщины от него в восторге.

– Ну, смотря какие женщины. Это дело вкуса. Разве можно сравнить самодовольное гладкое лицо Джонсона, похожее на лица с рекламы мужской косметики, с лицом мужчины, сидящего напротив – удлиненным линкольновского типа лицом с крупным носом и чудесными яркими, добрыми, умными глазами. Такое лицо не забудешь. Она во всяком случае не забудет.

И она внезапно добавила:

– Если все пойдет хорошо, то как только Тимми выпишут, я бы хотела опять помогать вам.

– У вас столько обязанностей. И мать, и политик, и пианистка, и кто еще?

Она отметила про себя, что обязанности жены он в свой список не включил. Прежде чем она успела ответить, он заговорил снова:

– Я только недавно узнал о том, как вы играете. Один из моих партнеров слышал вашу игру у кого-то в гостях. Он был потрясен. «Блестяще», вот как он о ней отозвался.

– Ну, блестящей ее вряд ли можно назвать. Очень хорошей, может быть. Достаточно хорошей для того, чтобы давать уроки талантливым ученикам, но не больше. Но я счастлива. Я жду не дождусь сентября, когда возобновятся мои уроки.

Последовала очередная пауза и обмен взглядами, после которого оба опять отвели глаза. Ральф поспешно заговорил, словно опасаясь, как бы пауза не затянулась.

– Расскажите, с чего началось ваше увлечение музыкой, где вы учились.

Время поджимало Лауру, ее ждали дом, обед, больница. Слегка повернув руку, она незаметно бросила взгляд на часы. Прошло уже полчаса. «Еще пятнадцать минут, – сказала она себе, – и ни минутой больше».

И стала рассказывать незамысловатую историю о своих первых уроках, о дорогом рояле, купленном для нее ее экстравагантными тетушками, о последующих занятиях на более высоком уровне. Бесхитростная в общем-то история.

Потом Ральф поведал ей свою.

– Учась в колледже, я одно время по-настоящему увлекался испанской гитарой. Как-то летом я даже поехал в Испанию, хотел обучиться игре на этом инструменте на его родине. У меня был необыкновенный учитель – комичный, чудаковатый и мудрый. Он был виртуозом-исполнителем музыки фламенко, фанатичным ее поклонником. И меня сделал таким же. Эта музыка – как огонь в крови.

Они говорили и не могли наговориться. Каждый с удивлением обнаружил в другом тонкого ценителя музыки, разбирающегося в ней гораздо глубже тех, кто, желая показать себя знатоком этого величайшего из искусств, рассуждает о нем, изрекая заученные поверхностные суждения.

– Вы никогда не были за границей? – спросил Ральф и узнав, что она не была, посоветовал: – Вам следует съездить. Вы просто должны поехать за границу. Послушать Моцарта в Зальцбурге или Бетховена в Вене, ах… видите, все-таки я романтик, никуда от этого не денешься.

Лаура улыбнулась.

– Но не нелепый романтик.

Ее руки лежали на столе. Свет упал на часы и она с изумлением увидела, что несколько минут вылились в полтора часа.

– Вы знаете, сколько уже времени? – воскликнула она.

– Извините. Это я виноват. Пойдемте. Я доставлю вас домой за десять минут.

В машине оба замолчали.