|
Их было так много, что они занимали весь двор. Вдруг раздались призывные сигналы горнистов, и все солдаты молча вскочили, закутанные до пят, так тесно прижавшись друг к другу, что, казалось, на поле битвы, под звуки труб Страшного суда, воскресли мертвецы... И вот в Сен-Дени снова пруссаки; это они потрясли ее криком: - Все выходите! Дальше поезд не пойдет!.. Париж горит, Париж горит!.. Генриетта, с чемоданчиком в руке, растерянно бросилась вперед, стала расспрашивать, что случилось. В Париже уже два дня сражаются; железная дорога перерезана; пруссаки не вмешиваются, следят за событиями. Но Генриетта все-таки хотела пробраться в город; она заметила на платформе капитана, командира роты, занявшей вокзал, и подбежала к нему. - Сударь, я еду к брату, я о нем страшно беспокоюсь. Умоляю вас, дайте мне возможность проехать дальше!.. Вдруг она замолчала от удивления, узнав капитана при свете газового рожка. - Как? Это вы, Отто?.. О, будьте так добры, помогите мне, раз случай опять свел нас!.. Ее двоюродный брат Отто Гюнтер, как всегда, был старательно затянут в мундир гвардейского капитана. Он держался сухо, как полагается исправному, образцовому офицеру. Он не узнавал этой тоненькой, хрупкой женщины; ее нежного лица и светлых волос почти не было видно под траурным крепом. Только по открытому, честному взгляду блестящих глаз он наконец вспомнил ее. Он только развел руками. - Знаете, у меня брат в армии, - с жаром продолжала Генриетта. - Он остался в Париже, я боюсь, не вмешался ли он в эту страшную борьбу... Отто! Умоляю вас, дайте мне возможность проехать дальше! Тут он наконец соблаговолил ответить: - Да уверяю вас, я ничем не могу вам помочь... Со вчерашнего дня поезда больше не идут; кажется, у городских укреплений разобраны рельсы. А в моем распоряжении нет ни повозки, ни лошади, ни людей, чтобы вас отвезти. Она смотрела на него, что-то лепетала, тихо стонала, с отчаянием видя, как он холоден, как он упрямо не хочет оказать ей помощь. - Боже мой! Вы ничего не хотите сделать!.. Боже мой! К кому же мне обратиться? Ведь эти пруссаки были всемогущими повелителями, могли единым словом перевернуть весь город, забрать сотню повозок, приказать вывести тысячу лошадей из конюшен! А он высокомерно отказывал, как победитель, который взял себе за правило никогда не вмешиваться в дела побежденных, считая эти дела нечистоплотными, способными запятнать его совсем еще свежую славу. - Но вы ведь знаете по крайней мере, что происходит, - продолжала Генриетта, стараясь успокоиться, - вы ведь можете мне сказать? Он чуть заметно улыбнулся. - Париж горит!.. Да вот! Пойдемте! Оттуда отлично видно. Он вышел из здания вокзала, прошел сотню шагов вдоль рельсов до железного мостика, переброшенного через полотно дороги. |
