|
С двух-трех ударов сабли боярский сын понял врага - бойкими, мелкими шагами отступил за ларь и крикнул: - Ништо ей, дубленая! Коли хошь, вались - не мешаем... - Дьявол! Спустишь жонку? - Эй, други! Здынь блудную... темнит, неравно караул пойдет - жонка не стоит того, ежели за нее палач отрубит нам блуд... Бабу вскинули вверх, выдернули изо рта кушак, накинули ей на плечи кортель: - Поди, утеха, гуляй! Баба кричала: - Разбойники-и! Ой, охальники-и! Наймовал один, а куча навалилась! Подай за то рупь, жидовская рожа-а! - Ругаться! - крикнул боярский сын. - Гляди, пустая уйдешь! - А нет уж, не уйду, - плати-ко за троих! - Мотри, черт, еще опялим! - А плюю я на вас - боюсь гораздо! Казак громко сказал: - Ну и сатана! Боярский сын, шагнув к бабе, крикнул казаку: - Убойство мекал? Ха! тут едина лишь женска потеха... - Ты, кучерявый, ужо на маху где сунешься - повешу! Казак пошел прочь. - То, го! Повесишь, так знай, как меня кличут - зовусь боярский сын Жидовин Лазунка-а... (*34) - На глаза попадешь - не уйти! - Ай да станишник! Рубиться ловок, да из Москвы еще не выбрался, - Москва, гляди, самого вздыбит, как пить... - Дьявол! С хмеля, что ль, я ввязался к ним? Тряхнув плечами, казак пошел на мост. 6 Длинная хата от белого снега, посеревшего в сумраке, слилась, стала холмом. Тропа к ней призрачна, лишь чернеет яма входа вниз. Казак шагнул вниз, гремя саблей, ушиб голову, ища ногой ступени, слышал какую-то укачивающую песню: Тук, тук, дятел! Сам пестренек, Нос востренек, В доску колотит, Ржи не молотит! Как и два года назад, он натыкался в темноте широких сеней подземной избы на сундуки и укладки. В голове мелькнуло: "Будто слепой! Шел городом на память... Здесь иду на голос". От сильной руки дверь раскрылась. Пахнуло теплом, кислым молоком и одеждой... - Мати родимая, голубь! Радость ты наша светлая! Да, дедко, глянь скоро - сокол, Степанушко! Ириньица в желтом летнике сорвалась с места, зацепив люльку. В люльке поднялся на ноги темноволосый мальчик: - Ма-а-а-ма-а... Старик медленно отстранился от книги, задул прикрепленные на лавке восковые свечи и, почему-то встав, запахнул расстегнутый ворот пестрядинной рубахи: - Думали с тобой, Ириха, еще вчера: век его не видать!.. Поздорову ли ехал, гостюшко? - Здорово, дед. Ириньица, как ты? - Ведь диамант в серебре! Ночь ныне, а стала днем вешним! Ириньица, целуясь и плача, повисла у гостя на шее. - Не висни, жонка! Оженился я - примай или злись, как хошь! - Ой ты, сокол, голубь-голубой, всем своя дорога, - нет, не злюсь, а радуюсь. |
