Некоторые камеры стоят на столах, некоторые висят на ремнях, перекинутых через чьи-то плечи, а одну из них сжимает привлекательный, элегантный мужчина в черных брюках и белой рубашке с распахнутым воротом и закатанными рукавами. Он босиком, из-за чего я на миг замираю и пялюсь на него.
Затем я возвращаюсь к поискам Мэрилин, хотя уже почти смирилась с мыслью, что сегодня мне не удастся пообедать с подругой.
Я снова думаю, что очутилась в неправильном месте, когда ко мне приближается женщина с черными волосами, густо подведенными глазами и широкими бровями. Белое, как мел, лицо и красные губы делают ее похожей на вампиршу.
Я непроизвольно делаю шаг назад.
– Я п-пришла к м-мисс Монро, – заикаюсь я.
Женщина покачивает бедрами и бросает на меня томный взгляд из-под ресниц.
– Ну а я кто, по-твоему?
– О боже. – У меня отвисает челюсть от изумления. Голос принадлежит Мэрилин, но лицо – нет. – Я тебя не узнала. Что тут происходит? – Я слегка ее обнимаю, но она пошатывается, еле удерживая равновесие. А ведь я совсем некрепко ее обхватила. – Эй. Что с тобой? – Я смеюсь, и она улыбается в ответ, чуть прикрывая глаза, будто не желая прилагать усилие, чтобы держать их открытыми.
– Я Теда Бара, актриса из двадцатых. – Она машет пальцем в воздухе. – Потом я стану Дитрих, потом – Харлоу, потом – Лилиан Рассел. – Жестом она предлагает мне наклониться поближе. – А лучше всего – то, что Мэрилин я буду только раз.
Я смотрю на нее в упор. Она покачивается на месте. За платьем и вызывающим макияжем она не спрячет от меня остекленевший взгляд.
Я хмурюсь.
– Мэрилин, с тобой все хорошо?
– Все отлично. – Она разворачивается и каким-то чудом не падает. – Я сегодня наряжаюсь, – сообщает она высоким, надрывным голосом и машет рукой.
Я догоняю ее.
– Серьезно, Мэрилин, в чем дело? Ты забыла, что мы договаривались пообедать вместе?
– Черт. Уже сегодня? – Она оборачивается и шлепает себя ладонью по лбу. – Ох, как же я могла забыть, дорогуша. Но сегодня я не смогу пойти. Мы проводим фотосессию для журнала Life. Я изображаю секс-символов последних десятилетий. – Кажется, ей едва удается держать глаза открытыми. – Поздравляю с выходом фильма. «Сент-Луис джаз», да? Критикам понравилось.
– Фильм называется «Сент-Луис блюз», Мэрилин. – Я одновременно сердита и обеспокоена. Мы никогда так не общаемся. Словно голливудские манекены. И мы не забываем о назначенных встречах. Мы слишком заняты для таких игр. С этим разговором что-то не так. И что за чепуху несет Мэрилин? Она вообще смотрела фильм? – А критики его разгромили.
Она хмурится и смотрит куда-то за мое плечо, словно блуждая в тумане.
– Правда? Как жаль. Но ты получишь другую роль и когда-нибудь станешь прекрасной актрисой. Успеху всегда предшествуют несколько провалов.
Я не могу сдержаться. Мне надо знать.
– Ты под кайфом?
– Что? – Она потрясенно вскидывает брови. – Нет, – говорит она мрачным тоном. – Мне грустно. Грустно, черт возьми. Ничего нового.
– Мэрилин. – Я дотрагиваюсь до ее руки и пугаюсь: кожа совсем ледяная. – Может, тебе отсюда уйти? Сделай перерыв, сходим…
Она напрягается. Ее взгляд холодеет, но она смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
– У нас тут небольшой переполох. Мы отстаем от графика. Но не по моей вине. В кои-то веки. – Она посмеивается. – Давай встретимся в другой раз? Может, на следующей неделе? Что скажешь?
Она уже не смотрит мне в глаза. Говорит не со мной, а в мою сторону. Мне это не нравится. Она лжет. То ли она под кайфом, то ли с ней случилось что-то ужасное. |