Мужчина начинает что-то говорить, запинаясь, и, чтобы не привлекать к ним обоим внимания, она говорит голосом Нормы Джин:

– О, я не Мэрилин Монро, но меня часто с ней путают.

Мужчина вежливо дотрагивается до края шляпы.

– Простите, что уставился. Всего хорошего.

Он идет дальше, но по пути оглядывается и смотрит на нее еще раз, пытаясь сообразить, можно ли верить ее словам. Впрочем, с какой стати Мэрилин Монро торчать на Бруклинском мосту посреди недели?

Она машет мужчине, потом сжимает перила обеими руками и слегка наклоняется, вдыхая прохладный зимний воздух над рекой. Под ней стремительно несутся машины, не догадываясь, что сверху стоит она. Глядя вниз, она может различить их смазанные силуэты.

– Не наклоняйся так низко, милочка. А то свалишься, – предостерегает ее идущая мимо пожилая женщина.

Мэрилин вспоминает, что Бруклинский мост называют мостом самоубийц. С него все время кто-то спрыгивает.

Мэрилин кажется неправильным использовать мост для самоубийства. Здесь, наверху, царит такое спокойствие. Открывается такой вид. Уродливых мостов не бывает. Они по природе своей прекрасны. А этот конкретный мост напоминает ей обо всем хорошем, что есть в жизни. Обо всем, до чего она может дотянуться, если попытается.

Если бы она захотела убить себя, то точно не здесь.

Она бы сделала это в одиночестве. В темноте. Чтобы никаких прекрасных видов вокруг.

Мэрилин отпускает перила и идет дальше. Может, она весь день будет ходить по мосту из одного конца в другой. А потом наконец выйдет на улицу и вернется к своей жизни.

Но не прямо сейчас.

Может быть, это не так

 Элла

1959 год

Сегодня утром перед репетицией (точнее, нерепетицией, ведь Синатра ненавидит это слово) моего выступления на его второй передаче – первую закрыли вскоре после того, как я спела на ней в прошлом году, – я сижу напротив Мэрилин на диванчике закусочной в Беверли-Хиллз. Когда мы в последний раз говорили по телефону, ее голос показался мне измученным, будто она только что выступила на ринге с Флойдом Паттерсоном[18]. Так что я предложила (точнее, потребовала), чтобы она разделила со мной самый роскошный завтрак, о котором могут мечтать две женщины.

– Что бы вы хотели заказать, дамы? – Жизнерадостная официантка, кажется, вот-вот залезет на стол от волнения. Но я стараюсь не отвлекаться на ее энтузиазм.

Я смотрю на Мэрилин с притворной озабоченностью.

– Мы уже договорились о правилах сегодняшнего завтрака, но я хочу, чтобы ты задала тон и первой сделала заказ.

Она сжимает губы и прищуривает глаза с густыми ресницами.

– Как скажешь. – Она нерешительно смотрит на официантку. – Ну что ж. Я закажу французский тост с маслом и сосиски. – Мэрилин негромко хихикает. – И еще бекон. – Потом она подмигивает мне. – Ты говорила «роскошно», верно?

Официантка записывает заказ в блокноте и улыбается.

– А для вас, мисс?

– Я не смогу.

– Что не сможешь? – восклицает Мэрилин.

– Сделать такой же роскошный заказ.

Мэрилин смеется, и я рада, что ее глаза сияют.

– Не притворяйся невинной девочкой, – говорит она. – Все равно не поможет. Я слишком хорошо тебя знаю. – Затем она поворачивается к официантке: – Она будет то же, что и я, включая бекон.

Официантка ждет, пока я кивну в знак согласия, что я тут же и делаю.

– Да. Именно так. И еще кофе. Нам понадобится побольше кофе.

Мы смотрим, как официантка уходит, и стоит ей оказаться вне зоны слышимости, как Мэрилин говорит:

– Я рада тебя видеть, но мы же договаривались поужинать у тебя в воскресенье.