Марфа тем временем быстро ела окрошку, потом уминала жаркое. Держалась она так, словно совсем не знала нас.

Ела она невероятно быстро. Не успел Борис налить вино в последнюю рюмку, как она улизнула из-за стола и не дождалась даже компота.

Я особенно не осуждал ее за эту поспешность, потому что, во-первых, она мстила брату, заманившему ее под видом танцев в ловушку, а во-вторых, я люблю компот в три раза больше ее, и выпить сразу два стакана — это не каждый день случается.

Борис сидел взъерошенный, хмурый, чуть растерянный.

— А я хотел за Сибирь с ней выпить, — сказал он, чуть растягивая слова и мутновато глядя на меня. — За нашу новую жизнь, за Ангару. А она…

Я в это время раскусывал абрикосовую косточку из компота.

Борис махнул рукой.

— Сложное это дело — семейная жизнь, — чуть запинаясь, сказал брат, — вырастешь — на собственной шкуре поймешь… В-в-вовка, а В-в-в-вовка?

— Чего тебе? — спросил я.

— П-п-поймешь?..

— Постараюсь, — сказал я, а потом подумал, что этот ответ, наверное, не устраивает его, добавил: — Пойму… Боря, а что такое люля-кебаб?

Он исподлобья уставился на меня. Покрасневшее лицо его пошло пятнами.

— Ни ч-ч-черта т-ты не поймешь, — отрезал он, и я до сих пор не знаю, почему он это сказал. Или я виноват, что мне очень хотелось попробовать этот самый люля-кебаб?

Тащить его вниз не пришлось, он шел легко, и устойчиво, и очень быстро, куда быстрей, чем сюда. Я не стал соревноваться с ним в скорости, добровольно уступил ему первенство и пошел нормальным шагом.

Спускаясь в свой салон, я на трапе столкнулся с Гошкой.

— Где был? — спросил он.

— В ресторане, — я старался говорить как можно скромнее и равнодушней. — Пили. И я пил. За Сибирь.

Гошка хитренько улыбнулся, и от этой улыбки россыпь крупных веснушек на правой щеке задвигалась.

— Молодцы… — Гошка явно что-то недоговаривал. — Ну, пока.

Я проследил, как он присел возле своего самодельного фанерного чемоданчика в коридоре, достал кусок черного хлеба, два куска сахара и принялся старательно есть. Так и вздрогнуло что-то внутри у меня, непонятная теплота залила сердце.

Бедняга! Черствым хлебом пробавляется! Мы шатаемся по ресторанам, а он голодает! Надо немедленно уговорить Бориса взять его в столовую и хорошенько накормить обедом. Ведь он тайком удрал от брата, его никто не снаряжал, и денег у него, наверное, только и хватило на палубный билет, буханку хлеба и граммов сто сахару!

Чтоб не мешать ему обедать, я незаметно скрылся и заглянул в свой третий класс.

Наша соседка, худая тетка с усталым лицом, вздыхала и охала:

— Зимой еще ничего, мясо завозят, а летом прямо беда! На одних консервах сидим. Было б еще говяжьей тушенки вдоволь — ладно, а то ведь как выкинут, сразу расхватают, а потом месяц карауль… Ох, беда, беда!

Марфа всей грудью подалась к тетке.

— А базары у вас есть? Мясо купить можно?

— Сходи-ка, купи. Заламывают. Тридцать рублей — и одни кости.

Марфа подперла ладонью щеку и закачала головой.

— А с сахаром как?

— Теперь ничего. А то, бывало, как прослышим, что пароход приходит, — бегом к причалу. В буфете «подушечки» раскупали и все сладкое подчистую. Без чая-то не проживешь…

— Я так и знала, — проговорила Марфа упавшим голосом, — хотела с собой кой-чего захватить, так муж не разрешил.