Когда Лесков закончил, Неделин строго заметил Пустыхину:

— Что же это получается, Петр Фаддеевич? Вроде концы с концами не сходятся. Вы утверждаете, что достигнут высокий уровень автоматизации, а на поверку сказывается, завод старого типа — ручной? Давайте, давайте, требуется разъяснение!

Пустыхин поднялся со своего стула. Он был бледен и решителен. Он знал: сейчас с Лесковым будет покончено, — или он, Пустыхин, потерпит провал, какого еще, не ведал в жизни. Он раньше всех, раньше самого Лескова почувствовал изменение настроения техсовета. Произошло самое страшное, что могло случиться: массовое отравление модными, неотразимыми фразами. Лесков напустил целое облако смертоносного тумана слов, ловко пронизав его послушными цифрами. И вот результат: даже Шур затих в углу, даже неукратимый Шульгин потерялся — они нападали на Пустыхина, как на фантазера, а фантазер оказался жалким пределыциком.

Высоко подняв голову, Пустыхин бросил собранию:

— Я буду отвечать на вопросы, товарищи, я сам буду их задавать!

Лесков, возвращаясь на свое место, прошел мимо Пустыхина. Они столкнулись взглядами, как лбами. И хотя Лесков уже торжествовал победу, он первый опустил глаза: столько энергии и веры в свою правоту было во взгляде Пустыхина. Этот пустяк на минуту испортил радостное настроение Лескова. Бачулин влюбленно шепнул ему: «Санька, да ты у меня башка! Смотри, выдвину тебя в Верховный Совет!» Усевшись, Лесков мысленно возвратился к своей речи. Он переживал ее, словно слушал со стороны. Нет, очень неплохо получилось! Они важно ходили на сцене и декламировали о выполнении установок по одеванию голого короля. А он, Лесков, одним ударом обрушил их размалеванные декорации. И вот реальность: на подмостках ошалело снуют камергеры и дамы, а за ними грязные стены, театральная ветошь и злой шип режиссера: «Митька, черт, сияния убавь!» Попробуйте, дорогие товарищи, в этих условиях разыгрывать свои парадные сценки!

Пустыхин между тем пункт за пунктом опровергал Лескова. В его голосе слышались те же, странные для технической дискуссии нотки страсти и негодования. Зачем заниматься демагогией, товарищи? От них что требуется? Минимум ручного труда? Минимум не значит полное отсутствие. Почему уважаемый Лесков забывает о решающем, о том, что у них тысяча человек остается там, где на других заводах занято две тысячи? Поймите наконец, нельзя вносить в чертежи еще не существующие машины! Он, Пустыхин, инженер, а не романист, он не повести для юношества пишет, а проектирует заводы, которые завтра же должны давать продукцию. В этой связи он обращается к руководителю автоматики с одним, только одним вопросом и просит ответить без экивоков, прямо и честно.

Пустыхин повернулся к Лескову, за ним в ту же сторону повернулся весь техсовет. Лесков встал, как ученик, вызванный к ответу. Он сразу понял, о чем его будут спрашивать. Он невольно усмехнулся… Нет, далеко ему до Пустыхина! Вот сейчас на него обрушат вопрос, острый, как меч, и сразят этим вопросом, как мечом. Пустыхин, сверля Лескова возмущенным взглядом, продолжал:

— Можете ли вы утверждать, что мы отказываемся внедрять какие-либо существующие машины, облегчающие труд человека?

— Нет, не могу этого сказать, — ответил Лесков, и по залу пронесся шум.

Пустыхин с силой опросил снова:

— Значит, все существенное из реально имеющегося мы учли?

И на это Лесков ответил:

— Да, учли.