Он широким движением подписал график и протянул его Лескову.

— План ничего, невредный! — сказал он одобрительно. — Ну, а деньги — против работы. Сделаешь на двести тысяч — получишь двести тысяч. Так у нас, дорогой Александр Яковлевич.

Это было не совсем то, чего ожидал Лесков, но он не стал спорить. Савчук повернулся к Лубянскому.

— А с тобой, Георгий Семенович, разговор особый! Боюсь, всыплют тебе на партсобрании — Ясинская кое-что подготовила, — будешь вертеться, как карась на сковороде. План месяца пошатнулся, и, по всем данным, твоя вина.

Лубянский стал оправдываться. Он обвинял дробильное отделение, флотаторщиков, упомянул и работы по автоматизации.

— Оправдания твои — философия, — сказал Савчук с досадой. — Из самой лучшей философии металла не выплавишь. Ладно, скажешь об этом на собрании — дадут тебе ответ.

В коридоре Лубянский сказал с горечью: — Вот они, мастодонты наши, им на все наплевать, только бы план на полпроцента не пошатнулся. Что им до технических революций, до уничтожения ручного труда? И с такими людьми приходится работать! — Лицо Лубянского стало злым, он мстительно проговорил: — На этот раз, думаю, ошибутся — не так пройдет партсобрание, как наши вельможи планируют в своих директорских кабинетах.

Лесков подумал о том, что на фабрике проблемы автоматизации обсуждаются на открытых партийных собраниях, а на заводе даже секретарь партийной организации, техник по профессии, не пожелал ими заинтересоваться. Видимо, дело было в Савчуке: этот человек не похож на Крутилина. Пусть Лубянский и ругает его мастодонтом, все же Савчук чуток к новому. Лесков возразил Лубянскому:

— Знаете, я сравниваю медеплавильный завод и вашу фабрику. Различие огромное. Мне кажется, при всех трудностях вам здесь легче работать, чем пришлось бы там.

Лубянский покачал головой:

— Вам только кажется так, Александр Яковлевич. Косных работников и здесь хватает. И, что самое удивительное, молодежь, которой полагалось бы пылать задором, еще инертней наших стариков. Возьмите эту Ясинскую, с которой вы сегодня имели несчастье познакомиться. Она всегда такая, ей безразлично, что творится вокруг, лишь бы на ее маленьком участке не создавалось трудностей.

Лесков задумчиво сказал:

— Правильно, наши результаты ее не восхищают.

Лубянский заверил его:

— И не только результаты. Я вообще не знаю, что или кто ее восхищает. Как вы, вероятно, уже заметили, она довольно хорошенькая, хотя и уступает в этом Кате, но удивительно вредный человек! Вы еще познакомитесь с ней поближе, радости будет немного, поверьте!

Уже шло к вечеру, когда Лесков и Закатов выбрались с фабрики. Они возвращались старым путем — по склону горы. Оба были утомлены и мало разговаривали. Впечатлительный Закатов не мог преодолеть дурного настроения. Все пошло прахом, не этого он ожидал. Лесков вместо того, чтобы выступить против кустарщины Галана, вдруг нашел в ней техническое откровение. Закатов возмущался, вспоминая, на каких низменно-эгоистических соображениях основывались разработки Галана.

А Лесков думал о девушке, которую он увидел в цехе. Она стояла перед его глазами, в лице ее таился смех, она вся светилась. Нет, она хороша, что бы ни говорил о ней Лубянский, не удивительно, что Селиков за ней приударяет. Если бы Лесков знал, какие у них отношения с Лубянским, он держал бы себя иначе — вежливо, во всяком случае. Она, конечно, подумала: чего еще можно ожидать от друга Лубянского?

Закатов не вынес долгого молчания и снова заговорил о сопернике. Неужели Лесков не понимает, что нельзя помогать Галану? Лесков ответил сухо:

— Михаил Ефимович, условимся: мы с вами внедряем новую технику в производство. Нас интересуют результаты, а не имена авторов.