Все это было правильно, азбучно правильно. Обо всем думал Лесков, только не о том, что привезенные электрические приборы надо использовать, иначе пропадали затраченные на них крупные суммы. Он сам был проектировщиком, знал, во что выливается внезапная переработка проекта, когда уже ведется монтаж оборудования. Нет ничего хуже — все летит к черту, люди в отчаянии. И вот подобный же хаос устраивает он сам, Лесков. Он стремится к лучшему. А разве те, что вносят сумятицу в строительство, не стремятся к лучшему? Их, однако, все клянут.

Путаясь в этих противоречиях, Лесков стал оправдываться. Преимущества пневматических регуляторов выяснились очень недавно. Они автоматика, живой организм, организм растет и совершенствуется каждый час и миг, от этого не уйти.

Двоеглазов, улыбаясь, слушал Лескова — улыбка казалась диковатой на его суровом лице. Он наслаждался беспомощностью своего противника. На этот раз хитросплетения Галана не удались. Много вздору внес этот лукавец в душу увлекающегося руководителя лаборатории, самого же главного для него — выгоды — не добьется. Двоеглазов отвечал почти добродушно. Ну, и пусть организм растет и совершенствуется, раз таков его закон. Но пальто этому растущему организму каждый день не покупается, а только раз в год, бывает, и реже. Вот и план — это одежда, растите внутри нее, сколько влезет, а менять ее каждый день никто не разрешит, это по меньшей мере бесхозяйственно. Лесков сумрачно проговорил:

— Стальной панцирь, а не пальто эта ваша одежда: она сковывает движения.

Помолчав, он стал просить у Двоеглазова помощи. Неужели вправду придется монтировать худшие приборы только потому, что они запланированы? Рука просто не поднимается. Он обещает найти применение электрическим регуляторам в другом месте. Ценности эти не пропадут, он ручается.

Если бы Лесков лучше знал Двоеглазова, он не обратился бы к нему с подобной неразумной просьбой. Работники комбината ругались с Двоеглазовым, но не упрашивали его: он мыслил цифрами, а не эмоциями, знал одну логику — установленный порядок. Однако и лев, когда сыт, терпеливо сносит приставания игривого щенка — плановик снисходительно слушал жалобы Лескова, этот горячий человек чем-то ему нравился.

— Я помогу вам, — подвел он итоги. — Если ваша с Галаном пневматика так уж великолепна, пусть Савчук берет ее на свои средства — переведем финансирование из Промбанка в Госбанк. А не убедите его, срочно пишите рапорт в главк. Месяца через два получим ответ. Думаю, с нами согласятся.

Лесков, не заходя в лабораторию, кинулся к Савчуку. Савчук слушал Лескова, чему-то про себя посмеивался, качал головой. Он запросил по телефону плановый отдел фабрики: сколько у них накоплений? Ответ мало ему понравился: он нахмурился. Савчук еще не начал говорить, а Лесков уже потерял надежду — и этот неверный шанс срывался.

— Сложно, друже, сложно, — вздохнул Савчук. — Электрические твои регуляторы по капстроительству проходят, дядя это чужой — Промбанк. А пневматику принять — лишний миллион на свою продукцию. Превысим утвержденную себестоимость — взысканий не миновать.

Лесков молчал. Савчук изъяснялся общепонятным русским языком, все было логично в его доводах. И вместе с тем они казались Лескову — с другой, высшей, как ему думалось, точки зрения — нелепыми. Почему Госбанк — свой дядя, а Промбанк — чужой? Это два кармана одного дяди — государства. А нужное для государства дело можно оплачивать только из правого кармана, чуть переберешь из левого — посыплются наказания.

Савчук продолжал, улыбаясь:

— Горе с этой автоматикой: дела пока от нее — слезы, а неприятностей — вагон.